И не смог не то что слува сказать – даже рта раскрыть не
сумел. Только сотрясало грудь гулкое тяжёлое буханье да поворачивалась кругом
Коренги утратившая опору вселенная. Он сидел молча и пытался думать о том, ЧТО
мог означать, а мог и не означать неожиданный подарок Эории. Всё же он с горем
пополам разыскал в себе довольно решимости, чтобы выдавить:
– У нас… если девушка дарит парню одежду, сделанную
своими руками… это значит…
Эория тихо ответила:
– У нас это значит то же, что и у вас, венн. Я тебя
выбрала ещё на берегу, когда ты первый раз запускал свою летучую птицу.
– А я тебя, – сказал Коренга, – сразу, как
только выяснил, что ты не парень.
Оба расхохотались. Коренге до дрожи и судорог хотелось
обнять её, притянуть поближе к себе, он на миг заробел, но тут же понял, что
именно так ему и следовало поступить. Её тело согрело ему ладони, и стало ясно,
что здесь-то им и было самое место.
– Ты подаришь мне бусину, венн? – прошептала
Эория. – Я слышала, ваши парни дарят бусы тем, чью благосклонность
надеются завоевать…
– Наоборот. – Коренга зарылся носом в волосы у неё
на макушке, голос прозвучал невнятно. – Это парни просят бус у девчонок,
которым обещают свою верность и мужество.
– А то, что у вас парни уходят в род жены, тоже
неверно?
Коренга ответил:
– Если тебе любезней последовать закону твоего племени,
моя мать рада будет принять в своё сердце красавицу сегванку, выбравшую её
сына.
Эория запрокинула голову, его губы скользнули по её щеке…
«Ну почему я ей раньше всего этого не сказал? Что же я за
дурак такой, а? Чего дожидался?..»
Глава 73. Симураны
Коренгу разбудил то ли рассветный луч, коснувшийся век, то
ли некое движение, случившееся рядом. Он проснулся и впервые в жизни не
обиделся оттого, что его извлекли из недр самого любимого сна, где он невесомо
парил над землёй, наконец-то поняв, как взлетать с неё одной силой желания.
Действительность была не менее прекрасна, чем сон о полётах, и даже ещё
прекрасней. Губы Коренги расползлись в блаженной улыбке. Он не стал сразу
открывать глаза и просто лежал какое-то время, улыбаясь, вспоминая нежность
Эории и пытаясь представить себе, как всё теперь будет. Наследное проклятие
было мелкой тучкой на горизонте, неспособной омрачить ослепительный, ликующий,
сумасшедше-солнечный день. Будущее распахивалось перед ним, словно круг земной
с высокой горы, всё целиком, до самых последних пределов. Изведают ли хождение
его ноги, обопрутся ли о воздух крылья Торона – какая, в сущности, разница? Он
вернётся с Эорией на Черёмуховый Юг, и у них будет дом, а в доме – дети, внуки
и правнуки. И это-то есть самое важное, чего ради стоит жить на дивном белом
свете, водить корабли, давать названия звёздам, отмерять чашки и жбаны времени
или запускать летучих птиц к облакам. Всё прочее – мелочь и суета, не стоящая
упоминания, и пусть Боги продолжают числить за его родом давно избытую вину,
если Им больно охота. Он, Коренга, сын Железного Дуба, будет просто
жить-поживать в радости и любви и доживёт до девяноста девяти лет, чтобы
подольше не перекладывать на потомков ношу увечья. А когда всё же подойдёт его
срок, у него не будет нужды гадать, справятся ли внуки. Он будет знать, что
внуки не оплошают…
Коренга окончательно открыл глаза и приподнялся на локте,
чтобы рассказать обо всём этом Эории, и обнаружил, что сегванки рядом не было.
Не было и Торона. Только солнце горело неправдоподобным огнём, возносясь из-за
ледяных пиков в чистое, без клочка вчерашнего тумана, умытое весеннее небо.
Эория…
Коренга завертел головой, смаргивая невольные слёзы. Он
увидел её, когда догадался оглянуться на пройденный перевал. Эория сидела на
самом верху, возле беловатого камня, и смотрела на запад. Наверное, она
всё-таки увидела море. Её левая рука лежала на голове неподвижно замершего
Торона. Услышав голос Коренги, Эория оглянулась. Вернее, как-то странно
склонила голову к плечу, чтобы посмотреть на него и слегка улыбнуться. Потом
рука сегванки безвольно соскользнула с головы пса, упала на камни и осталась
лежать.
– Эория, – начиная холодеть от ужаса, выдохнул
Коренга.
Торон вскинул морду к ликующей синеве и заплакал. Тогда
Коренга со всей ясностью понял, что увидел смерть. Он задохнулся, отшвырнул
полог и то ли пополз к Эории, то ли побежал. Она всё так же задумчиво
улыбалась, глядя туда, где его уже не было, и на левом виске у неё наливалось
маленькое синеватое пятнышко. Коренга обнял её, называя по имени, пытаясь
заставить дышать.
«Ты, Зелхат, – глухо отдалось вдруг у него в
голове, – так боялся быть узнанным, что даже не помог этим детям, встречей
с которыми Боги Небесной Горы благословили твой путь!..»
На перевале раздавался голос Эвриха и в то же время не его.
Сквозь слёзы, застилавшие мир, Коренга встретился глазами с Тороном.
«Наконец-то ты сумел услышать меня…»
Коренга непонимающе смотрел на своего крылатого пса.
«Видит Богиня, этому мальчику, Эврих, мы с тобой не
помощники, – прозвучал в его сознании скорбный старческий голос. – Со
своей бедой справится только он сам. А девочке никто не в силах помочь. Здесь
лекарское искусство бессильно…»
– Она обманула меня… она знала, что умирает, –
обнимая Эорию, пробормотал Коренга.
«Она знала, брат мой. И её отец знал. Поэтому он и отправил
её искать Зелхата вместе с тобой. Он пытался надеяться».
– И ты мне ничего не сказал…
«Она попросила меня. Такая просьба священна».
Резкие тени гор протянулись через леса и пустоши равнины,
упираясь в тёмную полоску на горизонте. Коренга понял, что мечта Эории всё же
сбылась: она увидела море. Он запрокинул голову, и у него вырвался крик.
Страшный то ли крик, то ли вой, которым оплакивал свою утрату обезумевший
Сирота.
Эхо ещё стонало, разбиваясь о склоны, когда, словно
родившись из этого эха, прозвучал ответ. Из поднебесья, плавно кружась,
спускались два симурана. Два молодых кобеля, посланные без всадников облетать
порубежья мёртвых земель. Коренга тупо смотрел на них, не понимая, зачем они
здесь и какой от них может быть толк. Могучие звери пронеслись над перевалом,
сдув взмахами крыльев обрывки кожаного полога, пробежали по склону и
остановились. А потом стали приближаться, держа наготове полураскрытые крылья,
чей удар ломает хребет собаке и человеку. Им не было дела ни до мужчины, ни до
уснувшей в его объятиях девушки, они смотрели только на Торона.
И сдержанно, грозно рычали, показывая клыки.
Они чуяли, что за кровь текла в жилах Торона, и заступали
неблагословенному дорогу в свой дом.
Вот только Торон ни у кого не собирался спрашивать
дозволения вернуться. Не пожалев больного крыла, он вскинулся на дыбы и яростно
заревел, бросая ответный вызов, и кто не слышал, как ревёт симуран, готовый сражаться
до смерти, тому не бывало по-настоящему страшно.
