Торон завилял хвостом и осторожно улёгся, оберегая больное
крыло.
– Ты так славно грел мне спину, венн, пока мы шли
сюда… – ёжась от холода, проговорила Эория. – Погреешь ещё?
Конечно, он рад был сделать для неё то немногое, что было
ему по силам. Он сидел привалившись к боку валуна и кутаясь в остатки полога.
Эория села перед ним, он обнял её сзади, привлекая к себе. Потом вытащил
мешочек с последними сухарями и протянул ей.
– На, съешь.
– Поровну поделим, – упёрлась сегванка.
Коренга сказал твёрдо, как о решённом:
– Ты меня слушай. Съешь всё и сейчас.
Он был уверен, что она примется спорить, но Эория в кои веки
раз послушалась. Взяла сухарик и стала сосать, растягивая как величайшее
лакомство.
– Вкусно, – вздохнула она погодя.
Коренга ответил:
– Ты бы этот хлеб попробовала, когда он только отдохнул
после жара печного… – Помолчал, сглотнул и спросил: – А загибеники у вас
на Островах пекут?
– Заги… что?..
– Загибеники, – повторил Коренга. – Кто-то
говорит «пироги», ну а мы ещё помним, как прежде велось. Загибеники – это
оттого, что в них начинку какую ни есть загибают… Кашу с салом, к примеру.
Запах тогда стоит из печи – за версту в лесу учуешь и домой прибежишь…
– Ой, да ну тебя, венн, – рассмеялась
Эория. – Сейчас слюной захлебнусь.
Она повозилась, устраиваясь удобнее, и притихла. Коренга
думал уже, что она так и уснёт, намаявшись за семерых, и приготовился до утра
сидеть не дыша, чтобы ничем её не побеспокоить. Однако Эория снова
зашевелилась, что-то вытащила, и по движению рук Коренга догадался, что девушка
принялась вязать.
– Темно же… – невольно вырвалось у него.
– А я ощупью, – ответила Эория. – Последний
уголок остался.
Она всегда вязала на удивление быстро, но в этот раз крючок
сновал у неё в пальцах с особенной стремительностью. Так всегда, когда долгая
работа близится к завершению. Коренга не стал спрашивать, какой такой уголок и
что в итоге должно было получиться. Судя по тому, что он урывками видел, –
платок или накидка. Очень кстати пришлось бы ей от холода собачью шерсть на
себя возложить…
– Сдаётся мне, – вдруг сказала Эория, –
сколько вы с Тороном вилл ни искали, а встрече с симуранами что-то не особенно
радуетесь…
Коренга вздрогнул и попытался постичь, что же мешало ему с
самого начала поведать ей всё начистоту.
– Он сын Сироты, – проговорил молодой венн быстро
и так, словно это сразу всё объясняло.
– Кого?.. – удивлённо переспросила Эория. –
Какого сироты?..
Коренга понял, что тягостную повесть придётся затевать с
самого начала.
– Симураны, – начал он, – благословенны от
Светлых Богов. Но есть между ними один неблагословенный. Он потерял всадницу…
Когда и как это случилось, неведомо никому, но с тех пор Сироте нет ни
прощения, ни покоя. Ненастными ночами он мчится над миром и страшно кричит от
горя и одиночества…
Коренга запнулся.
– И однажды, – тихо продолжила Эория, – он
залетел к вам.
– И однажды он залетел к нам, – сказал
Коренга. – Добрая сука выбежала ему навстречу, и я видел, как они
встретились. У него были огромные чёрные крылья с широкой каймой серебряной
седины…
Стремительный крючок в руках Эории на время остановился.
– Так ты думаешь, – сказала она, – что другие
симураны могут отвергнуть Торона из-за отца?
Коренга в последний раз ужаснулся, не делает ли он ошибки,
рассказывая ей о заветном, но обратного пути не было. Родным людям не лгут.
– Мы думаем, – сказал он, – что Сирота
прилетел к нам не случайно… Мой род проклят, Эория.
Сегванка почему-то не особенно удивилась. Помедлив, она тихо
отозвалась:
– Воистину сурова Хозяйка, плетущая судьбы твоего
племени…
– Она справедлива, – твёрдо сказал Коренга. –
Двести лет назад дети веннских матерей собрались все вместе, чтобы отразить
жестоких захватчиков, явивших себя на границе наших лесов. И среди всех нашёлся
один, для которого пустым звуком оказалась честь воина. Он бросил общую рать и
бежал домой, чтобы спасти свою никчёмную жизнь, и звали его Кокориным сыном.
Вот тогда было сказано Слово проклятия. В память о слишком резвых ногах
негодного предка в каждом поколении рода всегда найдётся мужчина, которого ноги
совсем не будут носить. Как только он умрёт, тут же заболеет другой… В ночь,
когда родился Торон, Незваная Гостья пришла за моим дедушкой. Утром я побежал
отнести весть соседям и свалился возле крыльца. С тех пор бремя проклятия
пребывает со мной. Если я погибну, мама узнает об этом самое позднее на другой
день. Когда на бегу споткнётся кто-нибудь из малышей…
– Нет правды в том, чтобы наказывать без конца, –
помолчав, хмуро сказала Эория. – Сколько поколений должно миновать, прежде
чем иссякнет немилость ваших Богов?
– Она не иссякнет и не рассеется, – ответил
Коренга. – Но матери, не пустившей сына-труса домой, перед смертью было
видение… Ей открылось, что преступление праотца может искупить потомок. С тех
пор нам даёт надежду пророчество о рождении Кокориного сына, которым проклятие
будет побеждено. Доныне каждый, у кого отнимаются ноги, надеется на удачу и на
помощь Богов, думая совершить нечто достойное. Только никто не знает, какого
именно деяния ждут от нас Боги…
– Так вот почему, – угадала Эория, – ты
пустился за трижды девять морей искать великого лекаря!
Коренга кивнул в темноте.
– Я надеялся не только исцелиться сам, но и
восстановить честь моего рода. Я хотел посоветоваться с Зелхатом, что же мне
делать, но он сказал, что мне не помочь.
– Не так, – встрепенулась Эория. – Он не
говорил, что тебе не помочь! Он сказал, что тебе никто не помощник, только ты
сам! Не хорони надежду, венн, это перед Богами грех непрощаемый! Бейся, даже
когда последняя кровь уходит из жил!
«Да я бьюсь…» – чуть не сказал Коренга, хорошо что не
сказал, ума хватило смолчать. Да и, положа-то руку на сердце, последнее время
он не являл особенной доблести. Эория была слишком добра. После ухода из
государева стана вместо него большей частью билась она.
А Эория вдруг наклонилась перекусить нитку, потом сунула ему
через плечо пухлый шерстяной ком, хранивший запах Торона.
– Держи, венн. Надевай.
Коренга недоумённо повертел мягкий комок… Это была
безрукавка, толстая, плотная, как всё связанное крючком, и необыкновенно
пушистая. Он просунул в неё руки и голову. В обновке оказалось тепло и уютно,
как в пуховом гнезде, и надо ли говорить, что сидела она на нём, точно на
родной руке рукавица. Коренга хотел возмутиться и немедленно снять безрукавку,
не считая возможным греться в ней, пока мёрзнет Эория…
