Коренга понимал, что купец, скорее всего, не насмешничал.
Просто у него самого имелись две ноги, и обе здоровые. Молодой венн подставил
лицо ветру и подумал о том, что в открытом море на палубе будет, наверное,
холодно. Что ж… Вряд ли много холодней, чем зимой в лесу во время падеры
[8]
. А её, падеру эту, они с Тороном не раз посрамляли.
Ещё ему вспомнилось, как, разговаривая с аррантом, он вновь
покосился на мономатанский корабль… И увидел любопытную козу, выглядывавшую из
тростниковой же круглой надстройки на палубе. Коза жевала лиственный веник и
выглядела довольной, бодрой и нимало не удручённой жизнью на корабле.
Закутанный в шубу мономатанец походя дотянулся и почесал ей лоб, коза доверчиво
к нему потянулась… Может, Коренга всё-таки сделал ошибку? Может, чернокожие
были сердечными и простыми людьми, уважавшими доброе зверьё, а их непривычная с
виду лодья вовсе не собиралась разваливаться посреди моря?.. И Коренге
следовало немедля забрать у Ириллира свои денежки, оставив несколько
сребреников «за обиду», и со всех пёсьих лап и тележных колёс поспешать на
мономатанское судно?..
Может. И даже наверное. Одна беда – родное племя Коренги
славилось тем, что, ударив по рукам, от уговора не пятило.
– Назад из Фойрега непременно с мономатанцами
поплыву, – хмуро пообещал он вслух то ли серому валуну, то ли ямке,
которую только что закопал…
Торон, сопевший и царапавший что-то когтями на той стороне
ледяного тороса, услышал слово «назад», громко фыркнул и проворно предстал
перед хозяином. Коренга взял его на поводок и поехал обратно в город. Как бы то
ни было, сказал он себе, корабль Ириллира, стылая палуба и прочие досады – это
не навсегда. До столицы страны Нарлак всего четверо суток пути морем.
Только-то. А там, в совсем уже чужедальней земле, чего доброго начнётся такое,
что и сольвеннский Галирад родным домом покажется, и смешно будет вспомнить,
как волновали его глупые пустяки вроде выбора правильного корабля!
И всё-таки он не мог отделаться от ощущения, что к его
рассуждениям незримо прислушивалась сама Хозяйка Судеб. Прислушивалась, качала
головой, усмехалась. А веретено в неутомимой руке плясало, кружилось, принимало
только что выпряденную нить…
Глава 5. Вспомнить да улыбнуться
Ириллир собирался отправиться в путь назавтра, ближе к
полудню, когда, по его словам, ветра и порождаемые луной токи морских приливов
будут сочетаться благоприятней всего. В чём тут дело, Коренга не особенно
понял, но размеренное дыхание моря, происходившее два раза в сутки, было
замечено им, и показалось величественным, и он решил, что многоопытный аррант,
верно, знал, о чём говорил.
Между тем день едва успел приблизиться к середине, ещё
далеко было даже до вечера, не говоря уже о завтрашнем полудне. Коренга решил
немного посмотреть город. «Помни, зачем пустился в дорогу, но и по сторонам
зорче оглядывайся! – наставляла его бабушка. – Вернёшься, нас,
старых, дивными сказками позабавишь!»
Ему не понадобилось спрашивать дорогу, чтобы добраться до
крома. Славная крепость, господствовавшая над Галирадом, и без того была видна
отовсюду. Гроза врагам, а жителям города и окрестных земель – оплот и заступа.
Коренга даже подождал некоторое время против раскрытых настежь ворот, думая ненароком
увидеть государя кнеса или госпожу кнесинку, но те так и не показались. Может,
в хоромах сидели, а может, выехали куда… Коренгу посетила отчаянная мысль
спросить отроков, стоявших у ворот при оружии, дома ли славные правители
города. Подумав, он счёл такой расспрос неподобным и, ещё чуть-чуть подождав,
молча покатил дальше.
Часть улиц была застроена жилыми дворами. Там было тихо и
чисто, но из-под любой калитки могла вылететь не в меру воинственная собака,
почитающая «своим» не только двор за забором, но и улицу перед ним. Одни псы
бешеным лаем провожали тележку и веннского кобеля, другие встречали. Нападать
они не дерзали, но Коренге скоро надоел беспрестанный брёх, и он свернул назад
к пристани, к торговым рядам.
Здесь было шумно, а под колёсами хрустела ореховая шелуха.
Зато улицы состояли из сплошных мастерских, зачастую посвящённых ремёслам, о
которых слыхом не слыхивали в веннских лесах. Например, можно было увидеть
вывеску в виде белого развёрнутого листа и при нём – перо да чернильницу. Или нечто
даже более диковинное, вроде резного изображения пышного кренделя, усыпанного
орехами и маком… Коренга не первый день был в пути, успел насмотреться на
погосты с их постоялыми дворами, где жизнь и достаток определялись числом
проезжих гостей. И всё-таки не мог до конца привыкнуть к тому, что хлеб пекли
не просто для себя, но ещё на продажу.
Как это – хлеб продавать?.. А вот люди продавали, и ничего,
и не разверзались над ними гневные Небеса. И он, Коренга, тот хлеб покупал и
ел, и тоже ничего, даже и живот узлом не скрутило…
Зачастую искусники работали прямо на виду. Возле каждого
легко можно было просидеть весь остаток дня, зачарованно наблюдая. И конечно,
почти при каждой мастерской тоже обитала собака, но здешние псы были мудрей
визгливых шавок и одуревших на привязи цепняков, стороживших дворы. Они явно
привыкли, что мимо день-деньской снуют самые разные люди. А с людьми – их
четвероногие спутники. Каждого гонять начинать, это что же получится? И
разбойники-псы мирно полёживали у хозяйских порогов, притворяясь, будто ничего
кругом не видят, не слышат.
Коренга знал: любая лавочка здесь была такова, что, заглянув
внутрь, непременно увидишь вещицу, с которой окажется невозможно расстаться.
Как именно это происходит, он успел понять ещё по дороге сюда, бывая в людных
селениях и беседуя с ремесленниками, надеющимися продать свой товар. До сих пор
молодого венна выручала наследная нелюбовь его племени к принятию поспешных
решений… и привычка мысленно оглядываться на оставшихся дома, заново
вслушиваясь в наставления старших, подходящие к случаю.
Правду молвить, наставления были весьма противоречивого
свойства. «Деньгам веди строгий счёт, – вразумлял дедушка. – Половину
сразу отложи и храни свято: пригодится уплатить тому человеку. Да помни, что
сперва тебе надлежит его отыскать. А после – вернуться назад…»
«Но и себя побаловать не забывай, – шептала мать, гладя
русую голову первенца, которого, как она понимала, ей предстояло, может быть,
проводить навсегда. – Серебро придёт и уйдёт, его могут украсть или
неправдой выманить у тебя. А так хоть останется, о чём вспомнить да
улыбнуться…»
Дедушкина мудрость, твёрдо хранимая в памяти, помогла
Коренге миновать лавку горшечника, хотя миски и кружки, выставленные на
продажу, были сплошь таковы, что снятое молоко, налитое в них, должно было
сразу обернуться толстыми сливками, а крапивные щи – превратиться самое меньшее
в густой мясной взвар. Почтенный гончар даже не нахваливал изделия своих рук.
Он просто сидел за длинным дощатым столом, разрисовывая белую посуду зелёной,
красной и голубой краской. Высохнет краска, потом побывает в печном жару… То-то
весело будет по очереди запускать ложки в такую мису, выставленную на стол!
«Домой привезу… – размечтался было Коренга. Вспомнил строгого дедушку и
оборвал себя: – На обратном пути!»
