Шатун вёл женщину за руку, потому что стоило её отпустить,
как она останавливалась и принималась растерянно озираться. Когда же к ней
обращались, снова рассказывала о муже, велевшем ждать его здесь.
– Я знаю, твоё племя чтит женщин, – сказала Эория
Коренге. – Скажи, венн, ты и эту толстую готов превозносить?
«Я, по крайней мере, не стал бы пренебрежительно рассуждать
о ней, как о вещи, неспособной услышать», – мысленно огрызнулся Коренга.
Но на тех, кто помогает тебе продираться с тележкой через кусты, огрызаться
как-то не принято, и вслух он выразился иначе:
– Я никогда бы не обидел её. А случись путешествовать
вместе, дал бы ей покровительство и защиту по своему праву мужчины. Но мы
превозносим только тех, кто оказывает себя в достойных поступках, а эта госпожа
ещё пока ничего не совершила, ни доброго, ни дурного.
Эория презрительно фыркнула.
– Покамест я только вижу, как иные не жалеют себя для
спасения других, а эта раскормленная бестолочь даже свою задницу не может
спасти. Сидит и ждёт, чтобы её выручили другие!
Женщина в розовом платье беспомощно обернулась к ним и
сказала:
– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё
разузнает и вернётся за мной…
Эория ожесточённо поскребла левый висок и хмуро посулила:
– Если она скажет это ещё трижды, я сама её придушу.
– Не суди строго, сегванская воительница, подал голос
Шатун. – И уж подавно не суди по себе! Ты, как я понял, выросла на
корабле, где тебя научили всякой работе и приохотили к оружию… Верно говорю?
– Верно, – сказала Эория. Подумала и добавила: –
Пусть завидуют те, к кому не так щедры были Боги их веры!
– А она, – продолжал Шатун, кивая на свою
безвольную подопечную, – родилась дочерью знатного и богатого нарлакского
рода. Её ли вина в том, что в подобных семьях детей сызмальства окружают мамки
и няньки, так что мальчики вырастают в юношей, чьих коней всегда водят под
уздцы слуги, а девочки превращаются в девушек, едва умеющих прясть?.. Если
вдуматься, сущее посрамление славным воинам и добрым жёнам, когда-то
прославившим род, но не о том речь… Вот и выросла ещё одна юная красавица с
нежным ротиком и маленькими руками, не ведавшими ни мозолей, ни дела, за
которое с неё был бы спрос. Она сидела дома, как подобает знатной девице нашего
племени, и даже не знала, что на свете есть совсем другая жизнь, где изюминки
не сами собой на блюдечке появляются… В должный срок её выдали замуж за
молодого вельможу, выбранного родителями, и первую ночь они провели на простом
войлоке, как водилось у кочевых предков, но потом и до самого вчерашнего дня
она засыпала на пуховых перинах, которые для неё взбивали служанки. Винить ли
бедняжку, что вчера, когда налетел Змей, она не смогла встретить его так же
достойно, как, должно быть, встретила ты?
Эория некоторое время молчала.
– Я не буду с тобой спорить, потому что ты, наверное,
прав, – проговорила она затем. – К тому же я не почитаю забавным
кого-то судить, и подавно эту толстуху, до которой мне дела-то никакого нет. Но
вот что я тебе скажу, Шатун! Если, к примеру, выяснится, что она должна была
присмотреть за детьми и по глупости и безделью не уберегла их, вот тогда я
точно её удавлю, и рука ведь не дрогнет. И третьего раза, чтобы мужа помянула,
дожидаться не буду.
– Значит, твоему гневу не суждено излиться, воительница, –
улыбнулся Шатун. – Эта женщина прожила двадцать лет замужем, но детей у
неё нет.
Коренга ненадолго оторвался от рычагов.
– Ты так складно поведал нам про неё, господин
мой, – заметил он, разминая ладони. – Ты увидел всё это по знакам
рода, непривычным и невнятным нашему глазу? Или, может статься, ты просто
знаешь её?
Шатун снова улыбнулся, на сей раз довольно-таки грустно, и
развёл руками:
– Ты угадал, друг мой. Я знал её раньше.
Глава 30. Рассказ Шатуна
– Тогда ты и отправился странствовать, дяденька
Шатун? – неожиданно подала голос Тикира. – Это потому, что её выдали
не за тебя?
Все обернулись к ней, и она без особого смущения пояснила:
– Дяденька до того складно всё объяснил про девушку из
богатого рода, ну, я и смекнула: чтобы так доподлинно знать, что к чему, надо
либо самому быть вельможей, либо долго служить в богатой семье. Но на слугу
дяденька не больно похож…
Она пожала плечами, дескать, поспорьте, если кто скажет,
будто я не права.
«А девка не дура…» – подумалось Коренге. Вчера он выяснил,
что Тикира была заботливой и отчаянно смелой девчонкой. Счастлив дед, сумевший
вырастить подобную внучку. А сегодня вот оказалось, что она была ещё и умна!
Подумав так, Коренга в который раз про себя поразился
женскому строю рассудка. Девка ведь сделала из услышанного совсем иные выводы,
чем, к примеру, он сам.
Между тем все смотрели на Шатуна, ожидая ответа. Шатун
опустил руку с лёгким походным топориком, которым прорубал очередную валежину,
и сказал:
– Не совсем так, моя сообразительная красавица. Твоя
правда, не мне довелось целовать её нежный ротик на войлоках брачной ночи. Но в
дорогу меня погнала причина совершенно иная…
Такой ответ подразумевал начало рассказа. Шатун, похоже,
давно отказался от скрытности, якобы придающей значительность человеку.
Кажется, он предпочитал рассказывать о себе людям, не дожидаясь расспросов:
судите, дескать, по своему разумению, всё равно мне с того суда ни жарко, ни
холодно!.. Коренга попробовал примерить на себя подобное поведение. Получилось
не очень. Хотел бы он быть так же уверен в себе, как этот Шатун!
Или уметь врать так же складно…
А нарлак продолжал свой рассказ.
– Я в самом деле сын хорошего рода, – проговорил
он так спокойно и просто, что ему все сразу поверили, невзирая на потасканную
одежду, простоту обхождения и то обстоятельство, что он путешествовал в
одиночку. – Мои предки начальствовали над ратями государя кониса во дни
Последней Войны и явили в боях великую доблесть. Их воинская слава могла бы
сослужить мне хорошую службу, позволив в самом начале жизни ступить в стремя
удачи. На срам и беду, я был глупым мальчишкой и не сумел должным образом
распорядиться тем, что само пришло ко мне в руки.
Он улыбнулся. Так улыбаются, припоминая прошлые ошибки,
настолько давние и поросшие быльём, что о них даже не хочется более досадовать,
сетовать или грустить. Они просто случились, точно небесная непогода, и
миновали, и в судьбе, которую они изменили когда-то, быть может, именно
благодаря им успело произойти немало хорошего. И ещё. Примерно так, словно
вглядываясь в затянутую дымкой рассветную даль, улыбалась бабушка Коренги,
когда баяла любопытному внуку о своей молодости. Помнится, однажды он не
удержался и спросил её, что уж такого хорошего было в те засушливые, неурожайные,
тяжкие, в общем-то, годы, чтобы всякий раз, вспоминая, мечтательно улыбаться.
Бабушка подумала и ответила: «Мир был ярче для меня, малыш. Небо выше, солнце
светлее, трава зеленей. Я была молода…»
