Любопытство, снедавшее Коренгу всё вчерашнее утро,
немедленно пробудилось. Он сказал:
– Ты, между прочим, ещё не поведала мне, по какому
такому делу отец отправил тебя со мною на берег, в чужую страну, да ещё
одну-одинёшеньку…
Сегванка надменно выпрямилась.
– А с чего ты взял, венн, будто у нас нет неисцелимых
больных? – Эория произнесла это так, словно хворые люди в роду составляли
его достоинство. – Особенно теперь, когда наш народ переселяется обратно
на Острова. Мой отец услышал от тебя о великом лекаре, объявившемся в Нарлаке,
и решил пригласить его к нам. – Она подумала и добавила: – Между прочим,
иные из этих больных – родичи могущественных кунсов. Труд великого Зелхата не
остался бы плохо вознаграждённым!
– Но почему твой отец послал именно тебя, да ещё и
одну?
Эория ответила с усмешкой:
– Нарлаки слишком часто познавали силу нашей
вооружённой руки, поэтому здесь нас не особенно любят, особенно воинов. А мой
отец привержен мысли, что женщине часто удаётся то, что не удаётся сильным
мужчинам.
Коренга вспомнил кое о чём и заметил:
– Я слышал, галирадцы когда-то отбили немало ваших
набегов. А теперь сегваны в стольном городе желанные гости. Они служат в городской
страже, заводят мастерские, держат лабазы…
– Слово галирадского кнеса таково, что к нему можно
причаливать корабли. – Эория посмотрела в спину Шатуну, который
прокладывал в подлеске путь женщинам и тележке, и не стала далее сравнивать
сольвеннов с нарлаками, хотя по этому поводу ей явно было что сказать. –
Ты, венн, лучше объяснил бы мне, каким образом ты собираешься своего лекаря
разыскать? Страна-то обширная, ты знаешь хоть, в каком городе он живёт? И
почему ты ищешь его именно в Нарлаке, ведь твой Зелхат родом из Саккарема?
– Я не знаю, где он живёт, но надеюсь выведать
это, – сказал Коренга.
Эория так и всплеснула руками. И даже некоторое время
молчала, словно не веря собственным ушам и дивясь глупости венна. Потом
покачала головой и усмехнулась.
– Нынешний саккаремский шад несколько раз слал повсюду
гонцов, желая отыскать прославленного мудреца, – сказала она. – О его
желании вернуть Зелхата прослышали даже мы, морские сегваны. Самонадеян ты,
Кокорин сын, если думаешь найти ускользнувшего от поисков солнцеликого Мбрия!
Коренга пожал плечами, размеренно двигая рычаги.
– Я расскажу тебе то, что мы в разное время слышали от
заезжих купцов, тогда и суди, насколько я самонадеян. Это сейчас имя Зелхата
Мельсинского выкликают в Саккареме глашатаи и не чают доставить шаду ответ, а
ведь ещё несколько лет назад его вовсе почитали умершим. Когда прежний
правитель Саккарема за что-то рассердился на учёного, он отправил его в ссылку
в далёкий маленький город. Тамошние жители невзлюбили Зелхата, наверное, просто
потому, что всегда легко гнать того, кого не любят сильные люди. Говорят,
теперь они за деньги показывают любопытным приезжим дом, где мудрец прожил
несколько лет, и многие приезжают в городок нарочно затем, чтобы увидеть этот
домик и поклониться Зелхату, но это теперь, а тогда они смеялись над ним,
называя выжившим из ума. Когда однажды ночью он ушёл на болото, что начиналось
прямо за домом, и не вернулся, его даже искать особо не стали. Но люди, чьё имя
звучит во всех уголках населённого мира, так просто не исчезают! Где-то обрёл
зрение слепой, где-то начал слышать глухой, где-то позабыл про костыли
хромоногий… И это, если всё вместе сложить, получаются как бы затеси
путешествующего на запад. Вот поэтому я и ехал на корабле не в Мельсину, а в
Фойрег.
– На кораблях вообще-то не «ездят» и даже не «плавают»,
а «ходят»… Если, конечно, это правильные корабли… – пробормотала Эория. Но
ничего больше не добавила и замолчала, обдумывая услышанное.
Коренге с его места было плохо видно дорогу, зато очень
хорошо – старика, по-прежнему ехавшего на тележке, на переднем щите. Вчера
выяснилось, что его шуструю внучку звали Тикира, что по-нарлакски вполне
закономерно означало Коза. «А я, стало быть, получаюсь Тикарам – Старый Козёл…»
– слабо улыбаясь, пошутил старец.
Теперь он старательно делал вид, будто дремлет и совсем не
слушает разговор, но Коренгу, привыкшего наблюдать за людьми, было не провести.
Он уже хотел обратиться к почтенному, много видевшему
человеку, чтобы выяснить, не слыхал ли тот что-нибудь о Зелхате, но в это время
подлесок впереди расступился. Открылась широкая просека, проложенная посреди
леса жадным хоботом Змея. Не полоса буревала, а именно просека. Деревья на ней
были не просто повалены или вывернуты из земли, их здесь вообще больше не было,
даже пней, куда они подевались, про то ведал один Змей. Полоса вздыбленной,
словно перепаханной земли насчитывала саженей двадцать в ширину, а в длину –
тянулась вверх по отлогому склону холма, чтобы спрятаться из виду за гребнем…
А по обе стороны её стоял совершенно нетронутый лес.
Но Коренге сразу стало не до того, чтобы дивиться причудам и
прожорливой свирепости Змея. Ибо прямо посреди голой, взбитой и вымешанной, как
хорошее тесто, земли сидела женщина в дорогой нарядной одежде. Издали Коренге
показалось, что кругом неё на просеке даже не было следов, как если бы она
прилетела по воздуху. Женщина сидела и растерянно оглядывалась по сторонам,
поводя туда-сюда руками и словно не особенно замечая подходившего к ней Шатуна.
Она медленно подняла голову, только когда он нагнулся и тронул её за плечо.
– Вставай, высокородная госпожа, – сказал
Шатун. – Незачем тебе сидеть в одиночестве, пойдём лучше с нами.
– Мой муж велел мне ждать его здесь, – ответила
женщина. – Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…
Шатун хотел ещё что-то сказать, но вместо этого поглубже
заглянул ей в глаза, покачал головой и, взяв под локти, поставил женщину на
ноги. Она пошла с ним под деревья покорно, как плывущая по течению щепка.
Подойдя, она обвела маленькую ватагу тусклым, ничего не выражающим взглядом.
– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё
разузнает и вернётся за мной…
Коренга сперва вздрогнул, потом понял. Когда страх и
отчаяние превозмогают силу души, душа старается спрятаться. Так человек, к
которому среди ночи ворвался разбойник с топором, тянет на себя неспособное
защитить одеяло. Вот и душа этой женщины спряталась за ничего не значившие
слова, при том что упомянутый муж либо погиб, либо искал её в совершенно другом
месте… либо – об этой возможности Коренге даже думать не хотелось – вообще
бросил жену, предпочтя спасать свою жизнь налегке.
И то сказать. Женщине сравнялось, наверное, лет сорок, и ей
была присуща даже не та прекрасная полнота тела, что свидетельствует о женской
силе и услаждает взоры веннских мужчин, – её красота была похоронена под
сплошным слоем дряблого сала, которым наказывает обыкновение скрашивать
безделье сладостями. Она и ноги-то переставляла как человек, больше привыкший
день-деньской наблюдать, как вокруг бегают и суетятся другие. Глядя на неё,
Коренга в который уже раз задумался, до чего скверно обращаются с собой иные из
тех, кого милосердная судьба отнюдь не наказала увечьем. Женщина была ещё и
одета в розовое платье из атласного халисунского хлопка. Среди сплошного
разорения, учинённого Змеем, платье это сохранило удивительную чистоту,
промокнув и запачкавшись землёй лишь на седалище. По мнению Коренги, такой
наряд был бы хорош на совсем юной девушке, чью свежую красоту он бы подчёркивал
самым выгодным образом. Зрелой женщине приличествовало иное убранство. Зато
поверх розового платья красовалась длинная коричневая безрукавка, сплошь
вышитая осенними травами всех оттенков от бледно-золотого до рыжего и
тёмно-бурого. Вот эту безрукавку Коренга поистине не устыдился бы привезти
домой, в подарок матери или большухе. Молодой венн заметил, как пристально,
оценивающе глядела на безрукавку Тикира. Он мысленно посочувствовал девке.
Работа была очень тонкая и искусная, подобная вещь наверняка стоила денег. Кто
подарит такую внучке несчастного деда но прозвищу Старый Козёл?..
