Коренга ответил как подобало:
– Спасибо тебе, достойный кунс. Если твоя удача меня
слышит, пусть она будет всегда к тебе благосклонна!
Сказал и поймал себя на странном ощущении. Ему не хотелось
расставаться с сегванами, от которых он совсем недавно ждал неминуемой смерти.
И «косатка», мерно приподнимаемая дыханием моря, уже казалась едва ли не домом
родным, уютным, дружественным и надёжным… по сравнению с неведомым берегом, где
им с Тороном снова придётся самим прокладывать себе путь, одолевая бесчисленные
препятствия. Удивительно устроен человек! Всего несколько суток назад Коренга
привязывал свою тележку возле борта аррантского корабля и со страхом думал о
том, как между ним и твёрдым берегом проляжет полоса холодной воды…
Такого чувства он за собой что-то не приметил в торговом
обозе, с которым приехал в Галирад и там распрощался, чтобы дальше
путешествовать одному. Может, это оттого, что в сольвеннской стране он ещё
отчётливо осязал за спиной дом, а здесь всё было уже совершенно чужое? И
обещало становиться чем дальше, тем незнакомее и страшнее?..
С этими ничего не боявшимися мореходами Коренга был как за
стеной. И вот стена расступалась, выпуская его наружу. В полную неизвестность.
Снова он двинется в путь по каким-то неведомым дорогам, а скорее всего, совсем
без дорог, снова будет встречаться и поневоле сводить знакомство с людьми, от
которых поди ещё разбери, чего ждать!
«Как бы не пришлось мне, – посетила его прозорливая
мысль, – потом вспоминать эти сутки на палубе у Чугушегга как самые
счастливые за всё путешествие…»
Тут Коренга поймал себя на том, что совсем не берёт в расчёт
своего нечаянного попутчика, галирадского крадуна, как бы разумея, что на
берегу тот немедленно удерёт незнамо куда и не захочет путешествовать вместе.
«Причём, конечно, не попрощается. Да кабы не стибрил чего
напоследок…»
Правду молвить, Коренга и сам полагал, что не будет по нему
особо скучать.
Покуда молодой венн, любивший душевную ясность, вот так
копался в себе, берег достаточно быстро приближался. Мореходам было известно,
что здешнее дно не таило опасных камней, прячущихся в прилив, и «косатка» без
боязни резала носом прозрачную воду. Тёмная полоса суши росла впереди,
постепенно распадаясь на белую каёмку прибоя и широченную – никак не меньше
версты – россыпь белёсых песков, казавшуюся ровной, как хорошо выглаженная
столешница. За ней маячили неровные горбы дюн, поросших жёсткой травой.
И надо всем продолжали господствовать синеватые облака,
громоздившиеся у горизонта… Солнце ещё не взошло, а сероватый утренний свет всё
никак не давал Коренге разрешить их загадку.
Лесной житель был наслышан о способности сегванских кораблей
едва ли не полностью выбрасываться на сушу. Глядя на приближавшийся берег, он
стал ждать, когда это произойдёт, но у кунса оказались совсем другие намерения.
Впереди уже были отчётливо различимы полосы мёртвых водорослей и пустых
раковин, выброшенных волнами на песок, когда на «Поморнике» свернули парус и
взялись за вёсла. Вёсел было много, они просовывались в маленькие круглые люки
по всей длине корабля и, наверное, могли придать ему могучий разгон, вправду
способный вынести на берег. Но вместо этого вёсла, наоборот, осторожно
замедлили бег лодьи и наконец вовсе остановили её, упершись в дно, и Коренга
понял, что морское путешествие кончилось.
Он думал, сегваны этак по-деловому, теми же баграми,
выгрузят его тележку в ленивые волны, почти не пенившиеся на песке, и Сквиреп
Чугушегг прикажет вновь поднимать парус… Он не угадал. Из-под палубы вытащили
мостки, длинные, елового дерева, с набитыми поперечными брусками, чтобы в талой
ледяной сырости не оскользнулась нога, и с какой-то особой торжественностью
выпустили их за борт.
– Целый год мы с тобой, дочь, не выходили на берег во
исполнение обета о мести… – сказал кунс. Не очень громко сказал, но слышно
было по всему кораблю, от носа и до самой кормы, может быть, потому, что воины
слушали в полном молчании. – Теперь наша клятва исполнена, и суша не
откажется принять нас. Идём!
Взял Эорию за руку и вместе с нею ступил на мостки. Молодые
мореходы у них за спинами продолжали хранить молчание. Коренга наконец
сообразил, что они не собирались вытаскивать лодью на берег и устраивать привал
с кострами где-нибудь в заветрии у ближних дюн – на что он, правду молвить,
втайне рассчитывал. Сейчас отец с дочерью воздадут должное матёрой земле и
вернутся, и яркий парус «Поморника» растворится в морской дымке…
Он только вздохнул про себя, когда двое крепких сегванов
подняли его тележку, взяв за концы, и даже не скатили – играючи вынесли на
берег по мосткам, способным выдержать лошадь.
«Вот и всё. Прощай, добрый «Поморник»…»
Торон сбежал следом, помахивая хвостом и радуясь тверди под
лапами. Последним, озираясь и ёжась на холодном ветру, с корабля сошёл
галирадский крадун.
«Вот и всё…»
…И Коренга ошибся в который уже раз. Оказалось – не всё.
Отнюдь даже не всё!
Один из сегванов вынес большой, прочный мешок, снабжённый
лямками для ношения за плечами. Было заметно, что ремённые лямки пришили к нему
только вчера. Коренга успел подумать о неожиданно щедром подарке в дорогу и о
том, что, кажется, ничем такого подарка не заслужил, но в это время Эория,
повернувшись, зашла почти по пояс в воду – и, раскинув руки, обняла нависший
над нею нос «Поморника».
Так обнимают, прощаясь, живое разумное существо. Так сам
Коренга обнимал бы Торона, если бы злая судьба надумала их разлучить.
– Прощай, добрый «Поморник», – произнесла Эория
по-сегвански совершенно те же слова, которые Коренга только что произносил про
себя по-веннски. – Служи верно моему батюшке и побратимам… Да пребудет с
тобой частица меня, чтобы нам крепче помнить друг друга!
Коренга не заметил, когда она вытащила длинный боевой нож…
Вот она, не поморщившись, чиркнула им по мякоти левой ладони – и на скуле
корабля рядом с форштевнем запечатлелась кровавая пятерня. Эория быстро окунула
руку в морскую воду (отнюдь не пресную, как в окрестностях Галирада, а
горько-жгуче-солёную, в чём Коренга вполне убедился накануне) и крепко сжала
кулак.
Воин, державший заплечный мешок, опустил его наземь.
Эория вернулась на берег, вся одежда на ней внизу была
мокрая, в том числе сапоги, но она не обращала на это внимания. Может, и вовсе
не замечала. Чугушегг шагнул ей навстречу, они обнялись… Коренга отвёл глаза.
Он знал подобные объятия, когда и руки разжать невозможно – сказать и услышать
ещё одно слово, ещё раз вдохнуть родной запах, ещё хоть на миг ощутить рядом
знакомое тепло!.. – и понимаешь, что вечно так стоять невозможно, что
расставания всё равно не избегнуть, это как повязку от раны – рвать, так лучше
уж сразу…
И вот наконец кунс Сквиреп Чугушегг отстранился от дочери, в
последний раз провёл ручищей по пепельно-золотым волосам… И стремительно, не
оглядываясь, взбежал на мостки, и «Поморник» сразу ударил вёслами,
разворачиваясь и уходя прочь от берега. А Эория, точно так же не оглядываясь,
вскинула на плечи мешок и внешне спокойно велела своим ошеломлённым попутчикам:
