Но диковинный зверь, кажется, в первую очередь заинтересовал
мореходов. Третий багор скользнул к его голове, нащупывая ошейник. И, надо же
такому случиться, подхватил светлую цепочку, подаренную харчевником Буркуном.
Цепочка натянулась… Разумный пёс и не подумал противиться. Сложил крылья и дал
поднять себя из воды. Изделие галирадского мастера легко выдержало его вес, ну
а шею, состоявшую из одних мышц, поди утесни! Извернувшись, Торон поставил
передние лапы на борт, спрыгнул на палубу… и немедленно отряхнулся, исторгнув
из пышной шубы четыре ведра воды. Сегваны с хохотом шарахнулись прочь.
Чьи-то руки подхватили Коренгу, вынули из тележки, уложили
на палубу… Морской народ очень хорошо знал, как отогревать человека, чьё тело
начало неметь в холодной воде. Без толку дышать ему на руки или, хуже того,
пытаться растирать кожу, от которой отступила и не больно-то возвращается
кровь. Его надо закутать в сухое и поить горячим, помогая восстановить
внутреннее тепло. Так сегваны и поступили с обоими выловленными пловцами.
Правду молвить, к тому времени у Коренги, вплотную приблизившегося к пределу
усталости, уже не осталось сил даже застыдиться своей беспомощной наготы. Вот
лишённые мозолей ступни погрузились во что-то мягкое, то ли пушистые вязаные
носки, то ли меховые чуни
[30]
, он толком не разобрал. Больше
всего ему хотелось закрыть глаза и подольше не открывать их, но в этом
удовольствии ему было отказано. Он продолжал присматривать за четвероногим
побратимом – и увидел, как к Торону подошёл с большой тряпкой в руках полнотелый
молодой комес. Тот самый, которого Коренга оскорбил, назвав плохим сыном кунса.
– Осторожно, – пробормотал венн, силясь
приподняться на локте. Губы еле повиновались ему. – Осторожно…
Чугушегг сразу оглянулся, а Торон, словно в насмешку над
хозяином, завилял хвостом, уселся и подставил заботливым рукам развёрнутое
крыло.
– Твой зверь гораздо смышлёней тебя, плавающего в
корыте, – усмехнулся кунс. – Он-то знает, на кого ему огрызаться, а
на кого – нет. Пожалуй, я заберу его себе, а в отплату доставлю тебя куда
пожелаешь, хоть в Саккарем. Идёт?
Коренга ответил:
– Выброси меня за борт, если того требует твоя корысть,
но от брата отступиться не уговаривай.
Чугушегг погладил бороду.
– Я выбросил бы тебя за борт, если бы ты ответил
согласием или хоть начал обдумывать, не стоит ли согласиться. Твоё счастье –
видно, не зря говорят про вас, веннов, будто вы упрямее пней… Ну да мы,
сегваны, нисколько вам не уступим! Пусть этот корабль потонет в воде, которую
моя дочь извлекает из его шерсти, но все вы будете укрываться под палубой, у
очажка. По крайней мере, твой пёс этого определённо достоин!
Коренга, однако, дослушал едва ли до середины.
«Его… дочь?..»
Вот тут-то венна, которому как раз подносили горячей
медовухи, и без огненного напитка бросило в жар. Ему словно протёрли глаза.
Вместо не в меру кормлёного молодого парня, растерявшего жилистую мужскую
стать, он увидел ладную, статную, могучую красавицу сегванку, унаследовавшую
телесную крепость отца.
Эория с усмешкой выжала тряпку за борт и принялась сушить
мохнатое брюхо Торона.
Глава 16. Рассказ Коренги
Нечаянному попутчику венна такого внимания мореплавателей не
досталось, да он, правду молвить, на него и не напрашивался. Лежал на палубе,
свернувшись плотным калачиком под меховой шубой, и дрожал, зажмурив глаза. Чугушегг
лишь мельком ткнул в его сторону роскошным веником бороды и спросил Коренгу:
– А этот, с тобой который, – он кто?
Коренга поневоле вспомнил сумасшедшие глаза и дубинку,
занесённую для нешуточного удара… Весёлая медовуха щекотала и подталкивала
язык, делая пережитое испытание поводом для красочного и даже не чуждого шутке
рассказа, дающего возможность вволю покрасоваться собственными умом и
сноровкой… Старая мудрость о стыде, отбегающем вместе с сытостью, заставила
Коренгу просто передёрнуть плечами. Он сказал:
– Я почти не знаю этого человека, достойный кунс. Не
ведаю ни имени, ни рода-племени. Как мне представляется, он по какой-то причине
решил срочно уехать из Галирада и тайно проник на аррантский корабль. Когда мой
пёс обнаружил его под лодкой… – всё та же мудрость возбранила Коренге
упомянуть о попытке покражи, – он умолил меня не выдавать его
корабельщикам. Ну а когда судно оказалось во власти твоих людей, отчаяние
заставило его броситься в воду. Так мы оказались с ним вместе. Вот и всё, что я
могу поведать о нём.
– Когда Зоралик рассказывает про Забана, умеющий
слушать узнает больше про Зоралика, нежели про Забана, – пробормотал кунс.
Коренга не вполне понял эти слова, произнесённые на чужом языке, сообразив
только, что Чугушегг вспомнил к случаю какую-то сегванскую поговорку. А тот
продолжал: – Ладно, венн. Этого разрисованного я, если пожелаю, расспрошу сам.
А вот ты от меня двумя словами не отделаешься! Вы, венны, живёте в лесах и
славитесь как отменные домоседы. Сами наружу носа не кажете, да и к себе гостей
не больно зовёте… Кто поверит мне, будто я встретил кровного венна посреди
широкого моря, между Фойрегом и Галирадом, да при деньгах, достаточных, чтобы
купить место на аррантском корабле, да безногого на тележке, да в обществе
крылатой собаки? И кто простит меня, если я отвечу, будто не сумел всё как есть
про него вызнать?
Сказав так, Двадцатибородый уселся рядом с Коренгой на
скамью гребца. Он ждал рассказа.
Смерть, только что пронёсшаяся мимо, вкупе со славной
медовухой вовсю шумели у Коренги в голове. Тем не менее он понял: неотёсанный
на вид мореплаватель видел его если не насквозь, то до середины уж точно, и
двумя словами от него в самом деле никак не отбояришься. Даже пробовать не
стоило обойтись привычными побасёнками, предназначенными для случайных дорожных
знакомцев… Всё правильно, таким и должен быть воинский вождь! Смог бы тот же
Чугушегг управляться с оравой более чем в полсотни свирепых и независимых
молодцов, если бы не знал каждого из них лучше, чем тот сам себя знал?..
Такому человеку лгать нельзя, его не проведёшь на мякине.
Ему следует говорить правду.
Или хотя бы часть её, способную прикинуться целым…
«Поморник» резво бежал вполветра, нагоняя ушедшую вперёд
лодью старого предводителя. Молодые мореходы, не занятые делами, уже собирались
кругом, желая послушать историю спасённого венна. Коренга вспомнил их всем
известную любовь к долгим и по возможности забавным повествованиям – то есть
изобилующим битвами, весёлыми проделками, великим самопожертвованием и
любовными случаями – и начал издалека.
– Мы – дети Кокорины с речки Черёмуховый Юг: Хонга да
Конда, Голомень да Разсоха, Мяндач да Железный Дуб… Железный Дуб – это мой
отец, искусный в ремёслах…
