Лай в исполнении матёрого среднеазиата больше всего
напоминал звук морского прибоя. Длинный хрипящий вдох – это откатывается назад
разбившаяся в пену волна – и потом глухое грозное «Ух!» нового вала…
– Слышал я, – проговорил Фраерман, – будто
озеро Севан осталось после Потопа. Ты что-нибудь об этом встречал?
Лай прекратился, в прихожей щёлкнул замок. «Ну что ты,
маленький, ну не надо…» – раздался голос Тамары.
– Насчёт Потопа не знаю, а вот лимоном закусывать – это
точно, брат, извращение, – разжевал корочку Наливайко. – Кислота обжигает
вкусовые рецепторы. По правилам надо бы яблочком или шоколадом. Горьким. Ещё
хорошо…
– Вася, – позвала из прихожей жена.
Шерхан никогда и ни на кого не кидался. Если он не хотел
пускать в дом непонравившегося человека, он вставал в дверях, точно неприступная
глыба, и не в компетенции Тамары Павловны было его сдвинуть оттуда. Шерхан
полагал, что некоторые вопросы должны решать исключительно мужики, и, когда
доходило до безопасности, подчинялся только хозяину.
Наливайко вышел в прихожую, посмотрел и понял, что коньяк
был несомненно армянским, на севанской воде, а Севан совершенно точно остался
после Потопа. На лестничной площадке стоял старший прапорщик Козодоев.
И улыбался ему, точно близкому другу, держа в руках его
номера.
– Здравствуйте, Василий Петрович, – проговорил он
доброжелательно и отнюдь не теряя достоинства. – Я тут подумал, зачем вам
время терять… Вот они в полном порядке, подновлённые и в лаке защитном… Машинка
ваша где припаркована?
– Машинка? – вышел из некоторого ступора
Наливайко. – Моя? Внизу, у помойки…
– Вот и чудно, – кивнул Козодоев. – Сейчас
привинчу, и езжайте себе с Богом. Счастливо.
Откозырял и потянулся было прикрыть квартирную дверь, но
натолкнулся на взгляд Шерхана, отдёрнул руку, повернулся и пошёл по лестнице
вниз.
– Ну и поц, – сделал вывод Фраерман. – Даже
мне за державу обидно. Вор ворует, сыщик ловит, но такой мент знаете где должен
носить нож? В спине…
Они вернулись за стол, и Тамара Павловна поставила на стол
чугунок.
– Знаешь, не смешно, – взялся за курочку Наливайко. –
Действительно обидно за державу. Ты-то сам с гаишниками как? Ладишь?
– А что ж с ними не ладить, – налил ещё по рюмочке
Фраерман. – Тормознули, на «непроверяечку»
[109]
посмотрели, честь отдали – и всеобщий привет. Не февральские, понимают:
уплочено… А курочка нынче, Тамара Павловна, дивно хороша. Это у вас что,
французский рецепт?
В это время Шерхан опять взметнулся с пола и ринулся в
прихожую уже не с ворчанием, а с откровенным рёвом.
– Что-то мы сегодня чертовски популярны… – слушая
звонок, заметил Фраерман.
Тамара Павловна молча поднялась и пошла выяснять, кто же не
даёт заслуженным людям спокойно перекусить. Василий Петрович секунду помедлил –
и пошёл вслед за женой, уже предвидя, что сейчас она опять его позовёт. Под
кровожадный рык Шерхана дверь отворилась…
Да, Севан совершенно точно остался после Потопа. А кроме
того, на северном склоне горы Арарат покоятся останки Ковчега. На площадке опять
стоял Козодоев. Что интересно – взволнованный и отчасти даже напуганный.
– Там, там, там, – махнул он рукой, глубоко
вздохнул и посмотрел на Наливайко. – Там у вас… В машине…
«Труп, – мысленно продолжил Наливайко. Фантазия,
подстёгнутая севанской водой, тут же понеслась вскачь: – Академика Ветрова. У
меня в машине. С особой жестокостью… – И Василий Петрович неслышно
хихикнул. – Честно, да я бы особо и отпираться не стал…»
Варенцова. Ретроспектива 4
«Ну, последний штрих. – Оксана посмотрела на часы и потянула
из духовки пухлый чернично-яблочный пирог. – Ай ты молодец! Не подгорел…»
Плов, салат и клюквенный, как любила Сашка, морс были уже
готовы. Торжественная – эх, век бы её не видать! – отвальная грозила скоро
начаться.
И в это время зазвонил телефон.
– Оксана, возьми, пожалуйста, – взмолился из
комнаты Глеб. – Мы тут на шкафу…
Собственно, изначально папа с дочкой полезли туда извлекать
запаркованный было на зиму Санькин-Васькин общий велосипед. Естественно, что-то
незапланированно сдвинули, Глеб потребовал пылесос… и простое вроде мероприятие
обернулось почти генеральной уборкой.
– Сейчас. – Оксана выскочила в прихожую и схватила
трубку.
– Слушай, заскочи на секундочку? – услышала она
всполошённый голос Людмилы. – Только прямо сейчас! Вопрос жизни и смерти!
Если честно, Оксана про себя удивилась… Всего час назад,
оставив тесто пухнуть на грелке, Оксана забежала наверх, и на тот момент
никаких смысложизненных вопросов у подруги не возникало. Людка тихо собирала
последние вещички и морально готовилась этапировать в Питер Шурку и Ваську. Что
до Олега, он был уже там – возился с контейнером, готовил жильё, ждал…
«У всех нервы по-разному проявляются, – поднимаясь на
лифте, рассудила Оксана. – Может, лыжный костюм в чемодан не влезает? Так
у нас можно оставить… – И перепугалась: – Или у Васьки живот расстроился?
А я всего наготовила…»
На звонок в дверь что-то долго никто не отзывался: вот тебе
и вопрос жизни и смерти. Наконец замок щёлкнул, и на пороге показалась Людмила.
Рукава у неё были засучены по локоть, в коридоре на линолеуме просматривалось
болото.
– Оксана? – удивилась она. – А что, уже идти?
– Погоди, – изумлённо свела брови Оксана. –
Так ты мне что, не звонила?
– Н-нет, – в свою очередь опешила Люда. –
Может, кто-то номером ошибся? Ну, голос похожий… Вот у меня было однажды…
Она не договорила – дом вздрогнул. Громом проехало по ушам,
шатнулся под ногами пол, выскочил из кухни перепуганный Васька… Оксана уже
летела вниз по лестнице – пешком, какой к бесу лифт, – прыгая через пять
ступенек зараз…
Ей навстречу стремительно разрасталось облако едкого,
зловонного чада. Прикрыв локтем глаза, Оксана ринулась сквозь эту тучу… и
остановилась, будто налетев на стену. Её дома больше не было. Там, где
полагалось быть двери в квартиру, ревел огнедышащий вулкан. А внутри, в недрах
плотного, как лава, огня, уходили прямо в рай её Шурка и Глеб…
Ей даже привиделись какие-то зыбкие тени, она подумала, что
может ещё успеть до них дотянуться…
Сосед сверху, выскочивший на грохот, успел схватить Оксану
поперёк тела. Нагнув голову и вытянув перед собой руки, она шла прямо туда, в
пламя… к ним…
У соседа тоже скрутило волосы от страшного жара, но Оксану
он оттащил. Она не утратила рассудка, не билась в истерике, даже не кричала
страшным и пронзительным криком. Время для неё просто остановилось, всё
потеряло смысл. И суета пожарных, и руки Людмилы, и какие-то там вопросы, и
разговоры про «Шмель»… В душе разверзалась жуткая чернота, и не было ей
заполнения…
