– Слушай, Олег, – начал он непонятно и явно
издалека, – что ты знаешь о флейтах?
«Ну вот, блин, нашёл тему. Тут цивилизация на ладан дышит, и
лично я, кстати, тоже, а он мне о дудках…»
Впрочем, флейты Рубену понадобились уж точно не ради
кроссворда. Ехидная память тотчас подсунула Краеву жизнерадостную перуанскую
легенду о муже, который сделал флейту из берцовой кости безвременно умершей
жены. Носил её повсюду с собой, и печальные песни напоминали ему плач и голос
возлюбленной…
– Гаммельнский крысолов, – нахмурился
Краев. – Древнегреческий Марсий. Очень честно у них там музыкальные
конкурсы проводились…
[102]
Потом китайская тематика… от секса
до боевых искусств и религии. Ещё у Маяковского… ноктюрн сыграть смогли бы на
флейте водосточных труб… А тебе вообще-то на что?
Рубен опустился на краешек приветливо заскрипевшей тахты.
– Погоди… Есть одно древнее предание. О Флейте Неба…
Тот, кто владел ею – не просто обладал, но умел играть, – был подобен
Богу. Доброму, если играл песню Жизни, и злому, если мелодию Смерти… Помнишь
про знаменитые иерихонские трубы? Так вот, по сравнению с Флейтой Неба это
сущая ерунда…
Краев перевёл «паузу» на экране в полный и окончательный
«стоп» и заинтересованно приподнялся на локте. Неожиданный (Рубен никогда
прежде не обнаруживал помешательства на мистике и оккультизме) разговор обещал
стать занятным уже потому, что Суреныч отнюдь не пытался произвести на Краева
впечатление, говорил буднично и спокойно, без лихорадочного блеска в глазах и
эпатирующих намёков на тайные истины.
– Прошли века, – продолжал он, – и
посвящённых в искусство игры на Флейте не стало, а саму её разделили на части –
головку-свисток и трубку-гриф с отверстиями. И было это очень, очень давно, еще
до основания царства Урарту.
[103]
А теперь, Олег, прошу тебя,
слушай очень внимательно… – Под взглядом Рубена Краев вообще выключил
остановленный проигрыватель, словно тот мог подслушать. – Знаешь, мой
аширет
[104]
считался древним ещё во времена Иисуса Христа. Все
мои предки были могущественные нахарары…
[105]
Краев мимолётно вспомнил старинную пренебрежительную шутку,
дескать, на Кавказе что ни мужчина, то «князь», но лишь мимолётно: слова Рубена
почему-то вызывали нерушимое желание верить услышанному.
– Поэтому не удивляйся, узнав, что мой дед, умирая,
завещал мне вот это… – Рубен вытащил свёрток, бережно раскрыл на
столе. – То, что хранили мои предки в течение веков и веков.
Краев рывком сел. На выцветшей, истёртой многоцветной
материи лежало нечто, напоминавшее гильзу. Причудливо деформированную, от
патрона под крупнокалиберный пулемёт. На гильзе имелась тонкая прорезь, а
кругом – мельчайшие треугольные письмена, они шли, закручиваясь в сложный узор,
показавшийся Краеву странно знакомым. Казалось, писали спицей, надавливая на
мягкое тесто.
– Смотри…
Рубен прикрыл руками гильзу от света, и Краев понял, что она
светилась сама. Едва заметно, но не зеленоватым послесвечением старого
будильника, а… как далёкая радуга в туче после проливного дождя…
– Ух ты, вещь! – восхитился он и взглянул на
Рубена. – И шо це таке?
Он уже примерно понял, «шо це таке», но хотел услышать
подтверждение непосредственно от Рубена.
– Ты всё понял правильно, сирели, – буднично
кивнул тот. – Давно позабыты мелодии Жизни и Смерти, да и Флейты Неба,
собственно, нет, но её части ещё хранят свои магические свойства. Если подуть в
свисток, тебя услышит удача. И, очень даже может быть, придёт к тебе… Бери,
Олег, он теперь твой.
– Погоди. – Краеву до смерти хотелось взять
свисток в руки, погладить его, примериться и осторожно подуть, но что-то
мешало. – Послушай, Рубен… Я серьёзно, это ж не шутки… Сам говоришь,
предки… века и века… а я кто?
Рубен улыбнулся. Какой-то тысячелетней улыбкой, грустно и
понимающе.
– Ты же знаешь, – сказал он, – столь
могущественные предметы приходят к нам и уходят по собственной воле, но никак
не по нашей. Если мне захотелось тебе его передать, значит, это он сам мне
подсказал. Может, ты ему нужней, а может, просто достойней. Бери.
– А сам-то ты? Без удачи? – вырвалось у
Краева. – Очень нравится работать маляром?
Рубен опять улыбнулся. На сей раз как-то очень по-детски.
– Нет, не нравится. Но по сравнению с тем, что могло постигнуть
меня… и в особенности Тамару и Мишу… К тому же ты просто не знаешь, что там
написано. – Он кивнул на свисток. – Это урартская клинопись, сделана
уже после того, как Флейты не стало. Примерный перевод таков… – Рубен
прикрыл глаза, в речи прорезался армянский акцент: – «Здесь покоряющая длань и
мудрость Сардури: „Сапожник, хоть и пребывая на троне, всегда без сапог“».
– Как-как? – Краев сразу вспомнил
Панафидина. – Сапожник без сапог, говоришь?
– Это не я сказал, это изрёк мой предок, мудрейший Сардури, –
пожал плечами Рубен. – А уж он-то знал, что говорил, ибо был Посвящённый в
Истину. Маг ничего не может сделать для себя, если он истинно маг… Конечно,
есть исключения, но они подтверждают правило… А теперь… – он помолчал,
вздохнул, – попрощаемся, сирели. Проводить тебя не смогу, работаю в ночь –
там «Лексус» подогнали, кто-то бедолагу всего неприличными словами исцарапал,
хозяин в истерике…
И снова рука Рубена показалась Краеву неправдоподобно
тяжёлой, а пожатие – неправдоподобно крепким…
Варенцова. Ретроспектива 3
– Значит, так, – сказал Оксане Олег. – В
общем, мы с Глебом решили, что Шурка поедет в Питер со мной. От греха подальше.
Пока мы с Ахъядом как-нибудь не поладим.
– Решили, – усмехнулась Оксана. – Спасибо,
что хоть в известность поставил.
Сегодня им в составе тридцати героев родина вручала свои
награды. Несомненно заслуженные, но происходившее здорово напоминало наказание
невиновных и награждение непричастных. Любят у нас прикрывать подвигом дыры,
происходящие от деятельности раздолбаев, а то и откровенных иуд… Причём все всё
прекрасно понимали – и Олег, и Оксана, и прочие награждённые. А потому
настроение было не особенно радостное. Герои России посидели в гостинице
«Пекин»
[106]
за рюмкой чаю, поговорили ни о чём, да и
отправились пешочком домой.
