– Понял я, коман… – В эфире клацнуло, щёлкнуло, и
наступила тишина, нарушаемая помехами. Связь прервалась.
– Сына, я к машине, попробую завести. Прикрой меня,
стреляй во всё, что шевелится. Махну рукой – рви когти к барбухайке. Усёк?
Радист коротко кивнул, и старлей змейкой – бережёного Бог
бережёт – припустил к грузовику.
Это был древний «Датсун» с правым рулем, Кораном на торпеде
и… ключом в замке зажигания.
– Аллах акбар, – хмыкнул Семён, поворачивая ключ,
нажал на газ. Горячий двигатель немедленно ожил, и на душе стало
веселей. – Эй, сына, к машине, – распахнув свою дверь, махнул рукой
Песцов, тут же взялся за «калашникова» и, пока радист бежал, бдел – весь
превратился в зрение, в слух, слился с автоматом…
Однако ничего, боец подтянулся, обежал машину и, открыв
левую дверь, прыгнул на подножку:
– Товарищ старший лейтенант…
И не договорил. Из-за камня, куда уполз недобитый дух,
хлестнула очередь. Радист дёрнулся, охнул, обмяк и мешком свалился на истёртое
сиденье. Пули пробили каску вместе с головой… и безнадёжно испортили переносную
рацию.
– Сука! Падла! Гнида! – заорал Семён, бахнул за
камень из подствольника, выпустил длинную очередь – и дал полный газ на позицию
Наливайко.
Там дела шли повеселей прежнего: «сварка» замолчала,
нападающие попритихли. И всё равно – трое убитых, один тяжелораненый… и патроны
с гранатами конкретно на исходе. Разбитая рация, марево над перегревшимся
пулемётом… и опять же подстреленный – впрочем, хвала Аллаху, легко – прапорщик
Наливайко.
– Ваня, – проорал ему сквозь автоматный лай
Семён, – карета подана, снимайся…
– Сейчас. – Наливайко трудно оторвался от ПК, по
стволу которого, опять же от перегрева, шли радужные разводы, оглянулся на
окровавленного наводчика: тот яростно тянул за тросик, взводя затвор
агээса. – Харэ. Давай хабари. Уходим…
Огромный, могучего сложения, наголо бритый, он и вправду
чем-то напоминал своих предков-запорожцев. Оселедец бы ему, саблю, люльку,
шёлковые, вымазанные в знак презрения к роскоши шаровары – и всё, можно смело
писать письмо турецкому султану.
Яростно отстреливаясь, бойцы погрузили в кузов мёртвых и
раненых, устроились рядом сами, Песцов с Наливайко бросились в кабину на липкое
от крови сиденье, двигатель взревел, гружённый под завязку старенький «Датсун»
с надрывом принял с места… А вслед ему – пули, пули, пули. Песцов вдруг
вздрогнул, выругался, однако руль не отпустил, крепко стиснув зубы, уводил грузовичок
к повороту. Это шальная пуля залетела в кабину, пробила Семёну мышцу на плече
и, пройдя сквозь стекло, сгинула в пыльном мареве. Боль, кровь по руке,
тошнотворное ощущение какой-то телесной униженности. И ярость – холодной рекой
– ну погодите, суки, ещё чья возьмёт…
– Давай, командир, перевяжу. – Наливайко живо
разорвал индпакет, вытащил бинт и тампоны. – Тормози.
– Не сейчас, – мотнул гудящей головой
Семён. – Давай отъедем ещё чуток, отсюда подальше. Потерплю…
Отъехали, остановились, молча перевели дух. Угрюмый
Наливайко стал перевязывать Семёна, бойцы закурили охотничьи сигареты «смерть
на болоте», белобрысый ефрейтор с повадками старослужащего придвинулся к
начальству, затравленно взглянул:
– Васнецов умер… всё матушку звал… – Шмыгнул носом
и, горбясь, пошёл прочь, тронув непроизвольно «смертник»
[14]
в
своём нагрудном кармане…
– Ну вроде всё, – закончил процедуру Наливайко,
вздохнул, глянул испытующе на Песцова. – Ты как, командир? Может,
промедолу?
– А ну его на фиг, а то будет всё как в тумане.
Потерплю, – отмахнулся тот здоровой рукой, вытащил карту-«километровку»,
прищурил глаз. – Мыслю, надо выдвигаться в квадрат двадцать семь –
семнадцать, выполнять боевой приказ. И так уже дров наломали, без грыжи не
унесёшь.
На душе было темно. Да, вот он «результат», в кузове грузовика
– стоит руку протянуть. Но какой ценой? Стоит ли оно того?..
– Так… – посмотрел на карту Наливайко, засопел и
сделался похож на Тараса Бульбу после кульминации с Остапом. – Двадцать
семь, значит, семнадцать?..
Топография не радовала. Зелёнка, жилая зона, сплошные
кишлаки. Беда, гадюшник, рассадник. Туда хорошо двинуть на облёт, засадить по
каравану… Пришел, увидел, победил. И убрался. А вот в одиночку колесить там по
дорогам… По дорогам, где не стесняются стопорить охраняемые колонны…
– Именно, – подтвердил Песцов. Спрятал карту,
выбрался из будки, зашёл машине в хвост. – Шестаков, ну что там в
коробочке? Дельное что есть?
Уверенно спросил, без тени колебания. Чтобы наш боец да не
посмотрел, что везём?
– Полным-полна коробочка, товарищ старший лейтенант, –
отозвался давешний белобрысый. – Цинки к апээмам, выстрелы к РПГ
[15]
седьмым, гранаты к агээсам, «мухи»,
[16]
«лепестки».
[17]
Всё наше, – он даже кашлянул, – как
со склада. И ещё си-си.
[18]
Хоть залейся.
Действительно, бойцы, не смущаясь присутствием мёртвых тел,
отхлебывали шипучку из буржуазных банок и грызли галеты из отечественного НЗ.
На войне поневоле становишься философом – кому жизнь, кому смерть. А чтобы
жить, нужно есть и пить…
– Си-си – это славно, – подошел Наливайко, принял
баночку из солдатских рук, с шипением открыл. – Хоть от жажды не помрём…
Тёплая си-си пенилась и была похожа на напиток «Буратино».
– Значит, так, – Песцов тоже взял шипучки, жадно
отпил, – набиваем рожки, снаряжаем ленты агээса, готовимся к бою. Духи
отсюда в пятнадцати верстах – взяли в оборот нашу колонну. А на помощь воздухом
надеяться нам нечего: похоже, начинается конкретный сложняк.
[19]
Так что вперёд, славяне.
– Есть вперёд, товарищ старший лейтенант, –
вразнобой отвечали славяне и отхлебнули ещё си-си.
Всё, что надо, они уже снарядили и забили и только потом
взялись за лимонад. Ибо были не дурее своих отцов-командиров и знали: на войне,
чтобы жить, нужно убивать…
А погода, как и было обещано, портилась – налетел
ветер-«афганец», закрутил пыль столбом, пригнал слоистые плотные облака.
