И вдруг малина закончилась. Кусты расступились, и открылась круглая, ровная, словно блюдечко, полянка. С одной стороны ее ограждали те самые «оглобли», которые он видел с дорожки, но изнутри они оказались укреплены подпорками, и между ними был натянут брезент. Получалось укрытие и от дождя, и от ветра. Рядом были аккуратно сложены еловые ветки, а сверху на них брошена дырявая телогрейка, из которой нахально лезла клочковатая желтая вата.
– Ее все равно никто не носил, – объяснила Лиля, проследив за взглядом Сергея. – А с ней намного удобнее сидеть на… на софе. Я так называю эту лежанку.
Похоже, она волновалась, словно хозяйка, принимавшая гостей, и всерьез огорчилась бы, если бы Бабкин высмеял ее «домик». Это выглядело и трогательно, и смешно. Она не сводила глаз с его лица, выискивая на нем следы насмешки, но Сергей и не думал насмехаться. В нем проснулся подросток, и он увлеченно разглядывал все детали укрытия – не то гнезда, не то шалаша – которое эта маленькая женщина любовно обустроила для себя.
Книга в целлофановой обложке, чашка с отбитой ручкой, примотанное к ветке зеркальце… Здесь имелся даже простенький, сложенный из камней очаг. В стороне все было подготовлено для обеда: на широком обрезке доски, прикрытом салфеткой, лежала порезанная толстыми ломтями ржаная буханка, пористая, как губка, и манила блестящей корочкой, щекотала ноздри своим хлебным духом. А рядом с ней красовалась банка. Та самая узкая черная банка с надписью желтыми буквами: «Шпроты прибалтийские».
И в ней, в этой банке с неровно обрезанной по краям крышкой, в темно-золотистом масле, сверкая спинками в лучах солнца, благоухали копченые шпроты. Ровненькие, тесно уложенные одна к одной, с черными хребтинками и янтарной сморщенной кожицей на боках, они безмолвно, но выразительно приглашали макнуть кусок хлеба в масло, с ловкостью фокусника поймать этим же кусочком стекающие с него капли, вилкой подцепить одну из рыбешек – и поднести ее ко рту, замерев в предвкушении острого копченого вкуса.
Вот о чем поведали шпроты Бабкину, последняя трапеза которого включала салат из вареной свеклы и сельдерея.
– Картошечки бы к ним отварной, – пробормотал он, не сводя глаз с этого богатства.
– Ой, а картошка есть, – обрадовалась Лиля. – Чуть не забыла!
Она сунулась в угол под навес, пошуршала в рюкзаке и выудила оттуда пакет, сквозь который виднелись несколько отварных картофелин в мундире и заостренные перья зеленого лука.
– И соль вот еще…
Только чувство долга и сильная привязанность к жене помешали Бабкину сейчас же, сию же секунду признаться в любви этой невероятной женщине.
– И чай в термосе, – добавила Лиля. – Сладкий. Только он, наверное, немножко остывший…
Сергей закрыл глаза и напомнил себе, что у него семья и дети. Ладно, пусть один ребенок. Но тем не менее.
– Ничего, что остывший, – великодушно разрешил он. – Все равно будет вкусно.
Он уселся на топчан, который хозяйка называла софой, и Лиля придвинула поближе импровизированный стол, выложила картошку с луком, наполнила крепким чаем чашку с отбитой ручкой.
– Приятного аппетита, – сказала она, улыбнувшись. – Ешьте, пожалуйста, я только недавно пообедала.
Сергея не пришлось просить дважды. Он откусил от картошки, с хрустом сжевал злой и очень вкусный лук, вышибающий слезу, и навис над шпротами.
«Кадавр жрал», – вспомнилось Лиле, пока она рассматривала мужчину, сметающего все, что было на столе. Она чуть не прыснула, но тут же ей стало совестно. Он совсем не был похож на кадавра! Большой, очень крепкий, с мышцами, явственно выделявшимися под рубашкой, разительно отличающийся от бледного тщедушного Олега, этот человек вовсе не казался ей ни злым, ни глупым, ни опасным. В противном случае она никогда не показала бы ему свое укрытие.
Ее саму удивил собственный порыв, когда она предложила незнакомому, в сущности, человеку взглянуть на то, что она так тщательно оберегала от посторонних глаз.
Главную роль сыграло то, что ее мужу сыщик явно пришелся не по душе. Лиля достаточно хорошо знала Олега, чтобы видеть, что тот всерьез разнервничался и даже испугался. И хотя не понимала причин, почувствовала что-то похожее на благодарность к этому человеку, который даже не запомнил ее лица. И потом, он так деликатно ушел из комнаты, когда она прибежала… Лиля, выросшая в семье, где истинный смысл слова «тактичность» оставался неведом подавляющему большинству ее членов, чутко улавливала и очень ценила любые проявления участия.
Да и что ей оставалось делать, когда она так неосмотрительно оказалась у него под ногами? Забыла о бдительности, вот и сунулась на дорожку не глядя, точно слепой крот. После этого ничего не оставалось, как признаться.
– Картошка отличная, – промычал Бабкин, заметив, что Лиля ничего не говорит и только смотрит на него выжидательно. – И чай заварен чудесно. С травками, да?
– С травками, – улыбнулась она, радуясь, что ему понравилось. – С иван-чаем и мятой из огорода Клары Ивановны.
Бабкин отметил про себя, что Лилия – единственная, кто не говорит «наша» о собственности бывшей сиделки. Ему вспомнился разговор в комнате под лестницей, после которого он пыхтел от злости, и слова, брошенные в конце беседы: «Покушение было, и это дело рук кого-то из моих родственников! Ежу понятно, что они задумывают!»
– Слушайте, вы не замечали, что ежи значительно умнее, чем принято считать? – неожиданно спросил Сергей.
Лиля изумленно взглянула на него:
– Нет, – поразмыслив, серьезно ответила она. – По-моему, это милые, но очень глупые животные. У меня как-то жил ежик. У него были повадки коня: он фыркал и топал копытами по ночам.
– Но не ржал?
– Нет, к счастью. Только бегал кругами. Я думаю, он представлял себя скакуном на манеже. В конце концов бабушка сказала, что он плохо влияет на нашу соседку. Она жила с нами в одном доме, только в другой половине. Между прочим, он сопротивлялся. Не хотел уходить.
– Правильно: сцена, зрители…
– Свежее мясо три раза в день, – поправила Лиля. – Знаете, сколько он лопал? А когда ел, превращался в такого страшного урчащего зверя, что я его боялась. А вот наша соседка – ни капли! Она приходила и пела ему песни.
– Какие?
– Разные. «Ходит ежик над рекою», например. Или «Три белых ежа, три белых ежа, декабрь, январь и февраль». И еще: «Ежики, ежики, светлого мая привет, ежики, ежики, целый букет»!
– Мне кажется, ваша бабушка была права, – деликатно заметил Бабкин.
– Может быть, может быть, – глубокомысленно согласилась Лиля. – Тетя Галя потом ходила, искала его в лесу. Звала по имени…
Сергей вопросительно поднял брови.
– Кукуцаполь, – вздохнула Лиля. – Так его звали. Это сокращение от «кукуруза – царица полей». Соседка раньше работала агрономом.
Бабкин понимающе покивал и подцепил еще одну рыбешку. Лиля долила чай и себе, и ему, и они сидели некоторое время в лесной тишине, молча прихлебывая сладкий травяной напиток и не чувствуя ни малейшей неловкости.
