Различие человек/Бог: различие пищевое
С самого начала библейский текст удерживает разрыв между человеком и Богом, вводя пищевую дифференциацию. Так, Элоим (Бытие, 3,22), констатировав, что человек «стал как один из нас, зная добро и зло», решает помешать этому претенциозному «учёному» стать равно бессмертным. Тогда он запрещает ему некоторые продукты питания: «как бы не простёр он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Если некоторая еда такая, как яблоко с древа познания, не могла быть обойдена Адамом, искушаемым Евой, в свою очередь подвергшейся искушению Змия, то другая пища должна быть точно исключена, чтобы избежать хаоса в идентификации человека с бессмертием Бога. Вспомним, что за первой ошибкой в потреблении пищи стоит искушение женщиной и животным; поскольку мы только случайно можем найти ссылку на женское начало в поздней трактовке низменного левитами.
Итак, как это отмечает Ж. Солер
[131]
, первое разделение между человеком и Богом — разделение в употребляемой пище: для Бога живые существа (посредством жертвоприношения), для людей — растительные продукты. Так как ты «не должен убивать»…
Чтобы понять, откуда после этого первого разделения пищи произошло введение мясного питания, мы должны предположить новое серьёзное потрясение — например, нарушение божественной регламентации и последующее наказание. В действительности только после потопа нисходит разрешение есть «всё движущееся, что живёт» (Бытие 9,3). Это разрешение, будучи по своему значению далёким от вознаграждения, сопровождается констатацией основного зла и содержит отрицание и осуждение по отношению к человеку: «потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его» (Бытие 8, 21). Эта констатация как бы выведена из факта склонности к убийству, присущей человеку, и разрешение есть мясное было признанием этого неискоренимого «импульса смерти», здесь во всём, что в нём было первоначально или более архаично: пожирание.
Однако библейская забота о разделении и о наведении порядка находит далее разделение, предполагаемое предшествующим, между растительным и животным. В ситуации после потопа это разделение приводится в форме оппозиции плоть/кровь. С одной стороны, — обескровленная плоть (предназначенная человеку), с другой — кровь (предназначенная Богу). Кровь, обозначающая нечистое, обогащается семантической составляющей «животное» из предыдущей оппозиции и получает вместе с ней направленность на убийство, от которой человек должен освобождаться. Но такой жизненный элемент как кровь ассоциируется также с женским началом, плодоносностью и предвещанием плодородия. Таким образом, он играет роль увлекательного семантического перекрёстка, места, благоприятствующего нравственному падению, где могут пересечься смерть и женское начало, убийство и зачатие, окончание жизни и жизненная сила. «Только плоти с душею её, с кровию её, не ешьте» (Бытие 9,4).
Таков контракт, заключённый Элоимом с Ноем для всего человечества. Последователь Яхве, воссоздающий условия союза Моисея с Богом для всего лишь одного народа, склоняется к тому, чтобы эта система различий была бы более строгой и более точной. «Я — Яхве, Бог ваш, который отделил вас от всех народов… Отличайте скот чистый от нечистого и птицу чистую от нечистой…» (Левит 20,24–25). Область пищевых запретов остаётся таким образом привилегированным объектом божественных табу, но она вскоре изменится и расширится и может даже показаться идентифицированной с самыми моральными высказываниями, а может быть, более абстрактными — Закона. Мы попробуем проследить эту линию по 11–18 главам книги Левит.
Левит: чистота места, чистота речи
Уже после жертвоприношения, совершённого Моисеем и Аароном Яхве (по аналогии с жертвоприношением Ноя Элоиму), появляются указания по поводу пищи. Двое прислуживающих при жертвоприношении были «поглощены» священным огнём, так как предложили Яхве огонь «оскверняющий» (Левит 10, 1). В этот момент слово Яхве уже, кажется, указывает на то, что жертва «по своей сути» только тогда отвечает значению, заложенному в божественном контракте, когда она уже вписывается в логику разделения чистого/нечистого, которую она в данном случае бы подкрепляла и продолжала. «Вина и крепких напитков не пей ты и сыны твои с тобою, когда входите в скинию собрания, чтобы не умереть. Это вечное постановление в роды ваши. Чтобы вы могли отличать священное от не священного и нечистое от чистого, и научать сынов Израилевых всем уставам, которые изрёк им Яхве через Моисея» (Левит 10, 9-11). Жертва в таком случае выполняет своё назначение только в том случае, если определяет логику разделения, различия, которая чем бы была иначе регламентирована? Допустимостью к святому месту, то есть к месторасположению священного огня Яхве.
Здесь воспроизведена пространственная ссылка, в первую очередь как критерий чистоты, при условии что кровь искупительного козлёнка не имеет здесь места (Левит 10,18). Но эти условия чистоты (святое место, без крови) кажутся недостаточными, поскольку следующая глава эти условия изменяет: чистым будет уже не то, что ограничивается местом, но то, что подтверждается словом; нечистым будет считаться не только чарующий элемент (обозначающий убийство и жизнь: кровь), но и всякое нарушение логического соответствия. Так: «Яхве сказал Моисею и Аарону: Скажите сынам Израилевым: вот животные, которых можно вам есть из всего скота на земле! Всякий скот, у которого раздвоены копыта и на копытах глубокий разрез и который жуёт жвачку, ешьте. Только сих не ешьте из жующих жвачку и имеющих раздвоенные копыта: верблюда, потому что он жуёт жвачку, но копыта у него не раздвоены; нечист он для вас», и т. д. (Левит, 11,1–4).
Список запретов, составляющих эту главу и порой вводящих в заблуждение, будет понятнее, если мы поймём, что речь идёт о создании строгой логики соответствия божественной речи. Итак, эта логика базируется на библейском постулате, вводящем разделение человек/Бог, сопутствующем запрету человеку на убийство. Таким образом, как это показал Ж. Солер, например, во Второзаконии (14), говорится о создании логического поля, освобождающего человека от возможности есть плотоядных. Надо уклоняться от убийства, не включать в состав пищи плотоядных и хищных птиц, и для всего этого — один критерий: есть только жвачных травоядных. Некоторые травоядные выпадают из общего правила, предусматривающего раздвоенные копыта (с разрезом), такие животные должны быть исключены. Чистое будет таковым в соответствии с установленной классификацией (таксономией); нечистое, в нарушение этой классификации, способствует смешению и ломает порядок. Значимым представляется с этой точки зрения пример рыб, птиц и насекомых, обычно относящихся к одному из трёх элементов (небо, море, земля): нечисты те, что, не относясь только к одному элементу, вносят смешение и смуту.
Таким образом, то, что нам представлялось первоначально в виде основополагающей оппозиции между человеком и Богом (растительное/животное, плоть/кровь), является последующим за первоначальной заповедью «Не убий», становится системой, наполненной логическими оппозициями. В отличие от традиции жертвоприношения, эта система определения низменного предполагает их наличие и обеспечивает действенность этих оппозиций. Семантически управляемая, по крайней мере первоначально, дихотомией жизнь/смерть, она становится в конце концов кодом различий, соответствующим этой дихотомии. Без сомнения, прагматическое значение этих различий (факт, что обозначение чистого/нечистого по отношению к функции того или иного животного может браться во внимание в текущей жизни), таких, как их сексуальные коннотации (мы к этому вернёмся), ничего не отнимает у того замечательного факта, что система табу создаётся в виде настоящей формальной системы: таксономия. Мэри Дуглас блестяще настояла на логической конформности левитических пониманий низменного, которые, без этого обозначения «отделения» и «индивидуальной целостности», были бы неподвластны пониманию.
