* * *
Жеку похоронили на Ново-Волковском кладбище. Все эти
несколько дней до похорон прошли как в бреду. Я моталась по конторам и собирала
все необходимые бумажки. Я разговаривала со следователем, уставшим от жизни
пожилым человеком, который ненавидел и Жеку, и это уголовное дело. С самого
начала оно перешло в разряд “висяков”. Никаких улик на месте преступления,
никаких свидетелей, никаких отпечатков, абсолютная бессмысленность убийства.
Лавруха сказал мне правду — кошелек Жеки так и остался лежать в ее плаще. Пять
рублей мелочью. Жека никому не писала писем, круг ее общения был чрезвычайно
узок: дети, соседка по даче, мы с Лаврухой и несколько клиентов, интересующихся
батиком.
Похоже, Жека даже не сопротивлялась. Смертельным оказался
лишь последний удар; нож так и остался торчать в ее груди — убийца не смог
вытащить его, хотя и пытался. Самый обыкновенный кухонный нож из
псевдоитальянского рыночного набора. Только у меня на кухне их валялось
несколько штук: они быстро тупились и почти не поддавались заточке… Следователь
нудно расспрашивал меня, были ли у потерпевшей враги, но все происшедшее мало
походило на хладнокровное, заранее продуманное убийство: слишком уж
беспорядочные, слишком яростные удары обрушились на хрупкое тело Жеки.
Я подтвердила, что Жека всегда платила по счетам своего
приятеля Лаврентия Снегиря. Именно поэтому его квитанции оказались во
внутреннем кармане ее плаща.
— Действовал явно не профессионал, — сообщил мне
следователь. — Мы вас вызовем, если будет необходимость.
…Церемония прощания прошла скромно. Кроме меня и Лаврухи,
было еще несколько однокурсников по академии — из тех, кто окончательно не
спился. Из тех, кто не уехал на Запад. Из тех, кто так и не преуспел в рыночном
разнообразии стилей. Всю панихиду я продержала двойняшек за капюшоны курток.
Маленькие Лавруха с Катькой так до конца и не поняли суть происходящего. Они
еще не знали, что существует смерть. Они отвлекались на ворон, обсевших ветки
сухого тополя, на матово поблескивающие хоботы двух фаготов и тихую скрипку
(Лавруха пригласил трех своих приятелей, безработных музыкантов, чтобы
проводить Жеку под звуки “Stabat mater” Перголези, — вещи, которую она
любила больше всего).
Все внутри меня закаменело. Как сквозь пелену я видела лицо
Жеки, почти спокойное и безмерно удивленное. Странно, что при жизни я никогда
не замечала крохотную родинку у нее на щеке и такой же крохотный шрам у
подбородка.
Это была первая потеря в моей жизни — и я оказалась к ней не
готова.
Сейчас крышку гроба заколотят, и я больше никогда не увижу
свою Жеку. Никогда. Я не буду пить с ней пиво на маленькой кухоньке в Купчине,
я не потащусь с ней в “Кристалл-Палас” на бездарный “Титаник” с бездарным
Леонардо ди Каприо. Я не буду иронически хмыкать, выслушивая истории о ее
робких целомудренных влюбленностях… Я не буду… Никогда…
Лавруха подтолкнул меня под локоть:
— Иди, попрощайся, Кэт…
Я поцеловала Жеку в холодный восковой лоб и с трудом отняла
от него свои собственные губы — такие же холодные и налитые свинцом. Ты была
права, Жека, ты была права. Лето начиналось совсем иначе. Даже осень не
предвещала ничего дурного. Но ты предчувствовала, Жека… Прости меня,
пожалуйста, если сможешь…
— Прости меня, Жека.
Лавруха поддержал меня, иначе я просто бы упала: прямо у
гроба.
— Прости меня, прости меня…
— Успокойся, Кэт, ты ни в чем не виновата, —
Снегирь с трудом оторвал меня от Жеки.
— Ты не знаешь, Снегирь… Нет, не так. Ты знаешь все…
Это мы…
— Не здесь, Кэт… Если хочешь, потом поговорим. Выпьем и
поговорим, — кажется, мы с Лаврухой поменялись местами.
Все эти два дня он был совершенно невменяем, и организация
похорон полностью легла на меня. Теперь, когда все было кончено, силы снова
вернулись к нему. Вот только меня эти силы оставили окончательно. Все-таки мы
слишком связаны с Лаврухой: в одном месте убыло — в другом прибыло.
Сообщающиеся сосуды.
— Тетя Катя, тетя Катя! — Катька-маленькая дернула
меня за рукав. — А мама умерла, да?
Я присела на корточки и крепко прижала к себе худенькое
тельце девочки. От Катьки-младшей остро пахло вымытыми волосами и ванильным
печеньем: теми запахами, которые всю жизнь преследовали Жеку и которые я так
любила.
— Мама не умерла. Мама ушла на небо… Ты же знаешь,
Катюша…
— Я знаю, бог всех забирает на небо.
— Теперь мама будет смотреть на тебя с самого красивого
облака. Ты найдешь самое красивое облако на небе, и там обязательно будет мама.
И она тебя увидит. Она все видит.
— И сейчас?
— И сейчас…
— А почему у мамы глаза закрыты, тетя Катя? Нельзя
видеть, если глаза закрыты, я сама пробовала. Ничего не получилось…
Я беспомощно смотрела на девочку. Я не умела разговаривать с
детьми, дети всегда заставали меня врасплох.
— Тетя Катя, можно я скажу тебе что-то по секрету?
— Конечно, девочка.
Катька-младшая взяла меня за руку липкой от конфет ручонкой
(конфеты сунул двойняшкам Лавруха) и отвела за ближайший склеп.
— Что, моя хорошая? — спросила я. Сердце мое
разрывалось от любви и жалости.
Катька наморщила такие же белесые, как у матери, брови и
очень серьезно спросила:
— Тетя Катя… А если я попрошу у бога, чтобы он отпускал
маму на выходные… На субботу и воскресенье, когда мы не в саду… Он ведь сделает
это? Он отпустит маму? Он ведь добрый, так все говорят… Не надо плакать, тетя
Катя…
Подошедший сзади Лавруха-младший обхватил меня за шею и
жарко зашептал на ухо:
— Я хочу в туалет, тетя Катя…
— Вот что. Иди к дяде Лаврентию, и он что-нибудь
предпримет по твоему спасению.
Лавруха-младший, косолапя и осторожно ставя ботинки на уже
опавшие листья, побрел к Снегирю. А я поправила Катьке шарф, вытерла платком
запачканные конфетами пальцы и прямо за своей спиной услышала голос:
— Здравствуйте, Катерина Мстиславовна!..
Этот голос я узнала бы из тысячи — так сильно он мне надоел
за период нашего недолгого знакомства.
Марич.
Я резко обернулась. Конечно же, это был Кирилл Алексеевич
собственной персоной. Пижонское пальто, пижонское кашне, пижонские ботинки.
Совсем неплохо оплачивается работа в следственных органах, нужно признать.
— Хоть сегодня могли бы оставить меня в покое,
капитан, — бросила я.
— Я понимаю ваши чувства, — он сделал
примирительный жест рукой. — Соболезную…
— Вы соболезнуете? Побойтесь бога, Кирилл Алексеевич…
— Мне нужно поговорить с вами, Катерина Мстиславовна.
Конечно, сейчас не время и не место, но все же…
