Значит, все то, что он сказал мне по телефону, —
правда.
Я бросилась к нему и едва не сбила с ног. А потом, развернув
обмякшее снегиревское тело, взяла в ладони его лицо.
— Что произошло, Снегирь? Ты объяснишь толком?
— Ее больше нет, Кэт, — лицо Лаврухи исказила
судорога. — Она умерла. Погибла…
Рюкзак выпал из его рук, в нем что-то предательски треснуло
— должно быть, разбилась одна из керамических тарелок. Но никаких тарелок
теперь не было нужно — Жека умерла.
— Возьми себя в руки, Лаврентий, — отчаянно
прошептала я. — И расскажи мне все.
— Не могу, — он глухо и неумело зарыдал. — Не
сейчас. Потом… Пойдем, водки треснем… Не могу, не могу, не могу…
Я ударила его по щеке, чтобы хоть как-то привести в чувство,
но обычно безотказный прием не сработал. Он стоял рядом со мной — взрослый
мужик, веселый алкоголик, любимчик натурщиц после сорока — и мелкие слезы
катились из его глаз, исчезая в жесткой щетине.
— Пойдем, Кэт… Пойдем, накатим, иначе у меня голова
взорвется.
— Ты на машине?
— Нет… Какая машина, я пью второй день, только бы обо
всем этом не думать.
— Ладно. Черт с тобой.
Мы отправились в аэропортовский ресторан, заказали водки и
соленых огурцов. Огурцов в ресторане не было, и пришлось довольствоваться сыром
и маслинами. Лавруха заговорил после третьей стопки.
— Ее убили.
— Как это произошло? — спросила я, внутренне
холодея от своего спокойного делового тона.
— Что ты за человек, Кэт! — Лавруха пристально
посмотрел на меня. — Ведь это же Жека! Наша Жека… Она в морге сейчас, и
какие-то твари-прозекторы ее потрошат… Как ты можешь быть такой спокойной?
— Я не спокойна, слышишь, я не спокойна, — с
ледяной яростью прошептала я. — Но кто-то должен иметь трезвую голову.
Пусть это буду я, бездушная скотина Кэт. Что произошло?
— Мне позвонили вчера вечером… Сказали, что Жеку убили.
Ее нашли на стройке, в Купчине, недалеко от ее дома… Ну, ты знаешь эту стройку,
Кэт… Рабочие с утра явились на смену… Они и нашли.. Ее убили, сунули нож под
сердце… Несколько ударов. Последний раз он глубоко вошел… И так и остался.
Наверное, они просто не смогли вынуть…
— Кто?
— Те, кто убил, — Лавруха налил себе водки из
графина: пальцы его дрожали, и водка перелилась через край. — Давай выпьем
за Жеку…
Я прижала руку к краям стопки.
— Нет. Рассказывай.
— Пошла ты!.. Я все тебе рассказал… Ее убили, ее
зарезали ножом. На стройке. Она лежала между плитами у крана, в сером плаще. Ты
же должна помнить этот ее плащ… Который мы купили в ДЛТ… Под плащом не было
видно ран. Она просто лежала, и все… Лицом вниз.
— Ты видел ее?
Он испуганно посмотрел на меня, вырвал стопку и, расплескивая
содержимое, судорожно выпил.
— Да, я был на опознании… Завтра ее нужно забрать из
морга. И договориться о похоронах. Я даже не знаю, Кэт… Я… Я не могу этим
заниматься.
— Естественно. Этим займусь я, — я махнула водку и
даже не почувствовала ее вкуса. — А двойняшки? Где они сейчас?
— У Ваньки Бергмана.
— Понятно.
Самым ужасным во всей этой ситуации было то, что
Лавруха-младший и Катька-младшая остались совсем одни. Кроме Снегиря и меня, у
них никого не было. Мать, растившая Жеку одна, умерла несколько лет назад, еще
до рождения двойняшек. А единственные родственники матери — двоюродный брат с
семьей — еще в конце восьмидесятых перебрались в Германию. Ладно, с детьми все
решится потом, сейчас главное — Жека.
Жека, зарезанная ножом на стройке, недалеко от ее дома.
— Она… Ее не… Это не изнасилование, Лавруха? —
осторожно спросила я.
Он испуганно посмотрел на меня: такие предположения
относительно кроткой Жеки выглядели просто надругательством.
— Нет… Кажется, ничего такого.
— А подозреваемые? Они кого-нибудь нашли?
— Я не знаю. Нет… Давай возьмем еще водки, Кэт…
Мы вышли из ресторана через час. Вусмерть пьяный Лавруха
заснул прямо в такси и проспал до самого Васильевского. Мне с трудом удалось
растолкать его и спустить на тротуар. Он тотчас же уткнулся коленями в
поребрик, и его вырвало. Это привело меня в неописуемую ярость. Оставив Лавруху
полулежащим на асфальте, я отправилась к ларьку и взяла двухлитровую
пластиковую бутылку минералки. Открыв ее, я выплеснула половину содержимого в
лицо Снегирю.
— Вставай, скотина! Никакой ответственности… Надо же
было так нажраться…
С трудом подняв его пьяную тушу, я поволокла
Снегиря в подъезд. Он только глухо мычал и прятал голову.
Дотащившись до шестого этажа и прислонив Лавруху к стене, я открыла дверь своей
квартиры. Включив свет в коридоре, я сразу же увидела телефон — и даже теперь
не заплакала. Три дня назад я говорила по нему с Жекой. Я почти ничего не
поняла из-за помех на линии, а Жека что-то хотела сказать мне. Что-то важное.
Но я не стала ее слушать, я опаздывала на самолет. Если бы тогда я знала, что
моя поездка в Голландию закончится страшным ночным звонком Лаврухи, я бы никуда
не полетела. Я вообще отказалась бы от самолетов навсегда, если бы это могло
спасти Жеку…
На площадке раздался глухой шум.
Лавруха сидел у моей двери и плакал, уткнув голову в колени.
Теперь его слезы вызвали во мне совершенно беспричинный гнев. И зависть.
Тщательно скрываемую зависть — я не смогла, не сумела пережить смерть Жеки так
безоглядно, так просто и так искренне, как Снегирь. Может быть, все дело в том,
что я еще не верю в нее до конца? Лавруха был в морге, он видел тело Жеки. Ее
смерть была для него бесповоротной. А у меня все еще оставалась крохотная
надежда, что все это — дурной сон, что завтра наступит утро и я отделаюсь только
холодным потом на висках…
Я втащила Снегиря в квартиру и уложила на диван. Он цеплялся
за мои руки, он не хотел отпускать их.
— Жека, — безостановочно повторял он, — Жека,
Жека… Если бы ты видела, Кэт… Она лежала на столе такая удивленная, как будто сама
не верила в свою смерть… Ты понимаешь меня?
Оставив Лавруху причитать на диване, я вышла на кухню и
накапала двадцать капель валерьянки в стакан. Пробить сейчас Лавруху, заставить
его говорить связно — просто невозможно. Он будет только стенать и требовать
водки. Почему мужчины всегда оказываются такими беспомощными перед лицом
смерти? Только лишь потому, что примеряют ее на себя?.. Забыв, что валерьянка
предназначена для Снегиря, я сама вылакала ее.
Спустя несколько минут сердце перестало отчаянно колотиться.
Теперь, когда первый шок постепенно проходил, я заставила себя обратиться к
реальности.
