— А как считаете вы?
— Совсем по-другому, Катрин, совсем по-другому… Лукас
Устрица обладал сверхъестественной интуицией — это слово произнесли вы,
заметьте. Или Знанием о Зле, так говорит Левен. Существуют животные, которые
предчувствуют землетрясения, — кошки, например. Устрица же предчувствовал
наводнения.
— Экстрасенс, — хмыкнула я.
— Возможно, он и обладал некоторыми экстрасенсорными
способностями. Но он прибыл в Мертвый город и погиб вместе со всеми. Его
интуиция не сработала.
— Ну и что?
— Не сработала или не захотела сработать? — Херри
поправил очки на переносице. — А что, если он приехал в этот город
умереть?
Я нервно засмеялась, и мой смех, отразившись в углах
комнаты, зазвенев в фаянсовых тарелках, снова вернулся ко мне.
— Зачем ему нужно было умирать?
— Затем, что должен был родиться кто-то еще. Кто-то,
кому Лукас мостил дорогу.
— И кто же этот “кто-то”? — бренди было чересчур
крепким, оно ударило мне в голову с такой силой, что силуэт Херри-боя, этой
испуганной повивальной бабки Зверя, расползся прямо у меня на глазах.
Повивальная бабка, блестя очками, потрясла перед моим носом
фотографиями.
— Это он, Катрин. Вы понимаете, это он!..
В больничку, к психиатрам, сказал бы доблестный Лаврентий
Снегирь. Но Снегирь был в далеком и совсем не страшном Питере. Я сидела на
проклятом острове, я видела картину, я видела фотографии, я была почти готова
поверить в это.
И все же не поверила. Слишком много бренди…
— Это он, это он, ленинградский почтальон, —
прогундосила я. — Не валяйте дурака, Херри. Неужели вы думаете, что в конце
двадцатого века, после того как космические корабли избороздили Большой театр…
— Я не понял…
— Это русская шутка, Херри, простите… Неужели вы
думаете, что осенью 1999 года я поверю в весь этот бред?
— Вот и вы заговорили о числах. Но если отбросить единицу
и перевернуть цифры, то получится 666.
— Ценное замечание.
— Прекратите! — мне показалось, что Херри-бой
ударит меня. Но он лишь с силой поставил стакан на пол, и бренди расплескалось
на фотографии. — Дайте мне досказать до конца.
— Хорошо. Я слушаю.
— 666 — и Зверь поднимается. Вы сами видели это. Вы
видели картину. Она вас раздавила…
— Но…
— Она вас потрясла, не спорьте.
— Это очень сильная вещь. Допустим. Что дальше?
— По свидетельству Хендрика Артенсена…
— Вашего неуемного предка…
— Да. По свидетельству Хендрика Артенсена, последнее,
что писал Лукас ван Остреа, был алтарь для церкви Святой Агаты. Страшный суд.
Наводнение произошло в ночь перед тем, как триптих должен был занять свое место
в церкви.
— Dreadful unlucky chance, — медленно произнесла
я.
Ужасный несчастный случай, именно так отозвался о смерти
Лехи Титова Херри-бой. Я запомнила это выражение.
— Следуя своей интуиции, Лукас должен был уйти из
города. Но он не ушел. Он остался. Остался, чтобы выпустить Зверя. Вы
понимаете?
Бог ты мой!.. Только теперь я начинала смутно понимать, в
какое дерьмо вляпалась. Мертвый катер на причале Мертвого города, Северное
море, отделяющее меня от побережья, странная картина прямо в сердце острова…
И сумасшедший.
Как же раньше я этого не увидела?
Ламберт-Херри Якобе, кроткий Херри-бой, просто свихнулся на
почве исследований творчества одного, не слишком широко известного художника…
Ему очень долго удавалось прикидываться относительно нормальным, даже я
попалась. Но как я могла попасться? Вот уже полдня я задавала себе этот вопрос
и так и не могла ответить на него…
— Катрин… Я прошу вас, Катрин… Не думайте обо мне того,
что вы подумали… — просительно сказал Херри-бой, как и все сумасшедшие, он был
чересчур мнительным.
— Ну что вы, — засюсюкала я. — Ничего такого
я не думала… Наоборот, я внимательно слушаю вас. Честное слово.
— Я же вижу… Я же вижу, что вы не верите мне. Но вы
поверите… Поверите, когда все сойдется в одной точке. Все и так сошлось в одной
точке.
И эта точка находится как раз на моей переносице. Сейчас
этот парень вытащит ракетницу и пульнет мне в лоб. И тогда я поверю, я буду
просто вынуждена поверить. Я с тоской обвела комнату. Не слишком удачное место
для защиты, уголок, облюбованный Херри-боем, куда предпочтительнее — за его
спиной камин и каминные принадлежности: щипцы, кочерга и лопатка, за которые
сейчас я отдала бы что угодно.
Каминные щипцы и кочерга — идеальное средство для защиты от
сумасшедших. Треснуть бы ими по круглым очкам Херри, да руки коротки.
— Херри, вы должны понять, — я попыталась хоть
как-то оправдаться. — Я — человек из совсем другого мира… Я никогда не
занималась Лукасом Устрицей. Вы даже не представляете, как я далека от этого. И
вы хотите, чтобы я в течение какого-нибудь получаса поверила, прониклась всем
тем, о чем вы говорите? Давайте рассуждать логично, Херри, вы же ученый. Дайте
мне время…
— Я не знаю, сколько времени у нас осталось.
У меня точно немного. Послезавтра приедет техник… Но почему
я должна принимать на веру то, что он приедет послезавтра? А если он и приедет,
то где гарантия, что он не такой же юродивый, как Херри? Нужно было покопаться
в моторе, я же немного разбираюсь в нем, я видела, как чинил его мой
капитанишко в Питере…
Я описала небольшой полукруг и несколько придвинулась к
каминным щипцам. Теперь, при желании, я могла бы до них дотянуться. Если,
конечно, Херри не разгадает мой замысел раньше.
Но Херри-бой был слишком поглощен своим Зверем.
— Я не знаю, сколько времени у нас осталось, —
снова повторил он, — но аргументов — хоть отбавляй.
— Давайте, — благословила его я.
— Начнем с конца. Главный свидетель — это вы, Катрин.
Кем-кем, а главным свидетелем я уже побыла. Но лучше бы
сейчас передо мной сидел Кирилл Алексеевич Марич…
— Почему я?
— Ваше удивительное сходство с девушкой на картине. Даже
имена совпадают. Вы появляетесь рядом с исчезнувшей частью картины, более того
— вы обладаете этой частью. Я не буду сейчас уточнять, как она попала к вам.
Сделай одолжение, Херри-бой!
— Хотя это тоже важно… Прежде чем она оказалась у вас,
погибло несколько человек, правда? — Херри-бой незаметно для меня
выправился, он перестал смахивать на сумасшедшего, но зато стал удивительно
похож на дознавателя. Но дознаватель с голландской стороны — откуда он может
знать о смерти Быкадоро-ва? Ведь эти сведения нами никогда не афишировались,
так же как и сведения о первом известном владельце картины — Аркадии
Аркадьевиче Гольтмане…
