Огонь в камине ярко вспыхнул, я вздрогнула и недоверчиво
рассмеялась.
— Не говорите чепухи, Херри!
— Но вы же сами видите…
— Я вижу несколько профессионально сделанных
фотографий. Возможно, это просто монтаж… Херри-бой протестующе поднял руки.
— Честное слово, я просто фиксировал картину на пленку.
В течение последних десяти лет… А семь лет назад начались все эти изменения…
Черт возьми, кто-то из нас двоих все-таки должен мыслить
здраво!.. Подумав несколько секунд, я взяла функции здравомыслящего человека на
себя.
— Как вам вообще пришла в голову мысль с такой завидной
периодичностью фотографировать картину, Херри?
Передо мной замелькали шерстяные темно-красные носки: Херри
прошелся по комнате, вытащил из пузатого резного шкафчика распечатанную бутылку
бренди и плеснул его в стаканы. Это было именно то, чего мне не хватало:
невозможно слушать бредни Херри-боя на трезвую голову. Я махнула янтарное пойло
не глядя, но сам Херри пить не стал. Он зажал стакан в пальцах.
— Вы должны знать, Катрин… Вы же занимаетесь галереями.
А ваш charming friend Bullfinch реставратор, ведь так?
— Допустим.
— Картину необходимо периодически фотографировать, тем более
такую старую, необходимо следить за ее красочным слоем… Делать анализы,
корректировать температурный режим… Это элементарные правила, Катрин.
Так вот, в какой-то момент я просто сравнил изображения. И
увидел то, что видите сейчас вы. Все последующие годы я фотографировал
изображение целенаправленно. Я видел, как она меняется.
— Да. Меняется, — я снова уставилась в снимки.
— Единственное, что. я могу делать сейчас, — это
констатировать изменения. Больше от меня ничего не зависит, — Херри-бой
выпил бренди крупными дрожащими глотками и снова наполнил стакан. — Еще
бренди, Катрин?
— Конечно.
— Сейчас я исполняю роль привратника, апостола Петра с
ключами. Но только не от рая… Вы понимаете меня, Катрин? — В глазах
Херри-боя мелькнули искорки тщательно скрываемого сумасшествия, и я невольно
отодвинулась.
— Вы скорее повивальная бабка, — я постучала
согнутым пальцем по изображению Зверя, но Херри-бой не оценил моего юмора.
— Не нужно так шутить, Катрин… Что вы знаете об
Апокалипсисе?
— Ничего. Я ведь атеистка, я говорила вам, Херри.
Отставив свой стакан, Херри на коленях подполз к папке и
вытащил очередную порцию фотографий. На снимках был зафиксирован совсем другой
фрагмент картины.
— Если верить Откровению Иоанна, Зверь появляется не
один, — Херри-бой ткнул пальцем в фотографию фрагмента. — Этот снимок
— последний по времени. Я сделал его совсем недавно, уже после возвращения из
России…
Первого или второго возвращения? — едва не вырвалось у
меня, но я вовремя сдержалась.
— Смотрите, Катрин. Вот тот, кто низвергает огонь с
небес и “обольщает живущих на земле” поклоняться Первому Зверю. Так сказано в
Книге откровений…
…Чудовище было отталкивающим: чешуйчатое тело, когтистые
лапы льва, источенная язвами морда, острые и искривленные, как турецкие
ятаганы, рога. От монстра исходил ослепительный свет; его направленные лучи
падали на головы грешников.
— А теперь два предыдущих, — Херри подсунул мне
еще два снимка. — Та же деталь картины.
Теперь я воочию видела эволюцию Второго Зверя, его
превращение из агнца в монстра. На ранних по времени снимках свет, идущий от
него, был мягким и ласкающим, он вползал в нестойкие сердца и обволакивал их.
— Это мистификация. Фотомонтаж. Я не верю вам, Херри.
Он схватил меня за руки и прижался к ним горячим лбом.
— Я бы тоже хотел не верить… Как бы я хотел не верить,
Катрин…
Расшвыряв снимки по углам комнаты, Херри-бой снова ринулся к
стеллажам и вытащил с самой нижней полки огромную деревянную шкатулку, больше
смахивающую на ларец. Оттуда с величайшими предосторожностями была извлечена книга
— настоящий фолиант в обгоревшем сафьяновом переплете. Под обложкой хранилось
всего лишь несколько страниц, большей части книги не существовало. Аккуратно
перевернув некоторые из них, Херри-бой нашел то место, которое искал.
— Это хроники жизни Лукаса ван Остреа, жизнеописание
художника, оставленное его учеником Юстом Левеном. К сожалению, большая часть
хроник не сохранилась: сама рукопись сгорела еще в семнадцатом веке. Почему
остались именно эти листы — неизвестно…
— Провидение.
— Неизвестно, — еще раз с нажимом повторил
Херри-бой. — Но что здесь есть, не относится к последнему периоду
творчества… Скорее здесь все, кроме этого последнего периода, — тогда еще
у Лукаса были ученики, тогда еще он не придумал свой удивительный состав
красок, рецепт которого утерян теперь безвозвратно. Левей сопровождал Устрицу в
Антверпене и Брюгге, и в нескольких других небольших городах. Там, где Лукас
получал заказы. Левей покинул его перед тем как Устрица получил заказ на
групповой портрет Корпорации стрелков в Мертвом городе. Можно сказать, Юст
бежал от него. Юст не говорит об этом прямо, но это можно прочесть и между
строк…
— Интересно, что они не поделили?
— Судя по тому, как это изложено у Левена, — в
какой-то момент подмастерье стал смертельно бояться мастера. Вот это
место, — Херри поправил очки и без всякого выражения прочел:
— “Я не могу постичь то зло, которое он несет за
плечами… Я даже не могу назвать это злом. Скорее это Знание о Зле…”
— Это настолько же туманно, насколько лишено
смысла, — сказала я. — У каждого человека существует свое Знание о
Зле. Разве я не права, Херри? “Знание о Зле” можно заменить массой других слов.
Например, интуиция, чем не синоним?..
Херри вздрогнул и едва не уронил книгу.
— Почему?.. Почему вы произнесли это слово, Катрин?
— Хорошо, если оно вам так активно не нравится, могу
подобрать другие: любовь, ненависть, красота, уродство. Смотря что вы
вкладываете в понятие “зло”.
— Нет, — заупрямился Херри-бой. — Первой вы
все-таки назвали интуицию.
— Ну и что?
— То, что у Лукаса Устрицы была нечеловеческая
интуиция… Вы ведь знаете, Катрин, голландцы всегда сражались с морем.
Нидерланды и есть “низинные земли”. В тринадцатом, четырнадцатом и последующих
веках нашу страну преследовали наводнения. Масса жертв, гигантские усилия, чтобы
противостоять им. Последнее, самое крупное, было в 1953 году. Тогда дельта
Рейна, Мааса и Шельды оказалась затопленной, погибло больше 1800 человек. И это
1953 год, учтите…
— Но какое отношение имеет к этому Устрица?
— Простите, я отвлекся. Пятнадцатый век, сплошные
наводнения, жертвы, разрушенные города. Но Лукас Устрица ни разу не попался. Он
уходил из города, а следом за ним устремлялась вода. Так считает Юст Левен, так
считали те, кто после смерти Лукаса пытался преследовать его картины.
