— Катрин!
Я нехотя оторвала взгляд от картины.
— Вы стоите уже полчаса, Катрин, — голос Херри-боя
с трудом проникал в меня. — Это великая картина, правда?..
— Это великое зло, — я тотчас же возненавидела
себя за полчаса глубокого петтинга со Зверем. — Интересно, куда смотрит
бог?
— Вы же не верите в бога, Катрин…
— Лучше бы я верила. Идемте отсюда, Херри.
Я вышла из зала с одной лишь мыслью — вернуться сюда снова.
И зашнуровывала свои “катерпиллеры” гораздо дольше, чем обычно. Неприлично
долго. Голландец застал меня у картины за непристойными мыслями, теперь же
нужно сделать вид, что никаких непристойных мыслей и в помине не было.
* * *
До убежища Херри-боя мы добрались в полном молчании. Только
здесь я почувствовала себя в безопасности. Херри оказался молодцом: даже в доме
он не попытался заговорить со мной. Я вытянулась на узкой койке и прикрыла
глаза. Никакой надежды. Лукасу Устрице удалось сделать грех таким
привлекательным, а кару за грехи такой сладкой, что перед этим невозможно было
устоять. Даже я не устояла. Практичная русская девушка Катя Соловьева. И не за
это ли самое полюбила создателя картин дочь бургомистра Катрин?..
— Жаль, что ваш обожаемый художник не был испанцем,
Херри!..
— Почему? — Херри показал тактичный нос из-за
перегородки.
— Святая испанская инквизиция уничтожила бы все это
богохульство в зародыше. И не было бы никаких проблем.
И старичок Гольтман был бы жив, добавила я про себя. И фартовый
вор Быкадоров соблазнил бы не одну женщину. И Леха Титов до сих пор управлял бы
своей нефтяной империей…
— Вы сердитесь на картину, Катрин?
— Я сержусь на себя.
— Я понимаю вас…
— Давайте закроем тему.
— Хорошо, — он был удивительно покладист. Он добился
своего. Я увидела картину и не смогла не проникнуться ей. Он сам стал
свидетелем этого.
Нет, невозможно оказаться побежденной — ни Лукасом Устрицей,
ни Херри-боем. Я вскочила с койки и нервно заходила по комнате, подавляя
желание стянуть с каминной полки делфтский фаянс и грохнуть его об пол.
— Давайте не будем закрывать тему, Херри! —
крикнула я, и он с готовностью материализовался в комнате, уселся в
единственное кресло и уставился на меня.
— Слушаю вас, Катрин.
— Это дьявольщина. Дьявольщина чистой воды. И вы
служите этой дьявольщине. Вы сатанист, Херри! Вы говорите, он создавал этот
триптих для алтаря?
— Для алтаря церкви Святой Агаты, если верить
позднейшим записям. К сожалению, сама церковь не сохранилась.
— Она бы не сохранилась в любом случае. Как может
сохраниться церковь, имея в своем алтаре послание дьявола?
— Почему же — дьявола?
— Потому что богом там и не пахнет. Никакого намека,
никакой надежды. Все позволено. Все, вы слышите — все! — оправдывает грех!
Вы законсервировали на своем острове оправдание греха! Даже самого страшного.
Даже смертного.
— А разве это плохо? — Херри, ухвативший тонкими
пальцами подбородок, улыбнулся мне.
Я наткнулась на эту улыбку, как на неожиданное препятствие в
темноте. И едва удержалась на ногах.
— Как к вам попали “Всадники”, Катрин? —
неожиданно спросил Херри.
Я ожидала чего угодно, только не этого вопроса. Я оказалась
к нему неготовой. Глаза Херри раздевали меня, вещь за вещью: они аккуратно
расшнуровывали ботинки, стягивали джинсы и рубашку. Потом настал черед кожных
покровов, мышечных тканей и моментально опустевшей сердечной сумки. Он хотел
добраться до сути. До знания, которым обладали только я, Лавруха и Жека.
— Но вы же в курсе, Херри, — пролепетала я. —
Вы прекрасно знакомы с Лаврентием. Эта картина досталась ему совершенно
случайно…
— Да. Я в курсе. Но как они попали к вам на самом деле?
Неужели чертов дурак Лавруха проболтался голландцу по пьяной
лавочке? В последние дни перед отъездом они стали подозрительно близки, парни —
не разлей вода… С Лаврухи станется, пиво “Балтика” заставляет его неадекватно
реагировать на окружающих. Черт, “Балтика”! Две бутылки, привет от Северной
Пальмиры — Северной Венеции, до сих пор болтаются у меня в рюкзаке. Нужно
сунуть их Херри, не рассказывать же о том, что я просто банально стибрила доску
у мертвеца, в самом деле!..
— У меня для вас подарок, Херри. От владельца картины.
Первого, — с нажимом сказала я.
— От кого?
— От Лаврентия.
— Не думаю, чтобы он был первым хозяином. Давайте ваш
подарок.
Я вынула пиво, завернутое в футболки, из рюкзака и протянула
их Херри.
— Отлично, — сказал он. — Выпьем сегодня за
ужином. Хотя мне не очень нравится русское пиво…
Перспектива остаться здесь еще на одну ночь совсем мне не
улыбалась, я хотела покинуть этот дурацкий остров с его провокационной картиной
еще до темноты. Но Херри, вместо того, чтобы отвезти меня на побережье,
предлагает поужинать.
— Я вовсе не рассчитывала, — осторожно сказала
я. — Я ведь посмотрела картину… Судя по всему, “Всадники” действительно
являются левой створкой… Я убедилась в этом. Картина сейчас находится у меня, в
Питере… Я уже сказала вам… Я готова предложить свои услуги в передаче доски
голландской стороне. Вам, Херри…
— Ну что ж, я рад. Я давно этого хотел…
Интересно, насколько давно и как сильно ты хотел этого?
Комната Херри — компьютер, камин, манускрипты и фотографии — плыла у меня перед
глазами. А сам Херри-бой из вежливого ученого стремительно превращался во
врага, диктующего свои правила. Я была почти уверена, что он знает о том, как
нам досталась картина. Знает и хочет воспользоваться этим.
— Я бы хотела уехать, Херри.
— Когда?
— Сегодня. Я вернусь в Россию и сразу же займусь всеми
организационными вопросами. Вы же хотите, чтобы она побыстрее оказалась здесь?
— Один день ничего не решает. Я еще не все вам
показал, — он явно издевался надо мной.
— Того, что я увидела, — достаточно. Я потрясена.
И считаю, что Лукар Устрица действительно великий художник… — выпалила я.
Мне больше не хотелось оставаться здесь: двусмысленная
улыбка Херри все еще плыла надо мной, а его слова о том, что оправдание любого
греха — самое милое, самое богоугодное дело, все еще стояли у меня в ушах.
Интересно, что он имел в виду?
— Вы ведь отвезете меня на берег, Херри? —
спросила я.
— К сожалению, — он снова улыбнулся и развел
руками.
— Что — “к сожалению”?
— Я не хотел вас расстраивать… Я думал, вы останетесь
здесь на несколько дней, пока не вернется техник… Он разбирается в механизмах.
