— Лукас ван Остреа — странное увлечение для американца,
вы не находите?
— Боб обожает мистические вещи. Он просто помешан на
них.
— Тогда понятно. Ну что ж, я готова, Херри. Идемте,
покажете мне свой остров. И картину тоже.
Мы вышли на причал. Низкое небо было затянуто тучами, дул
пронизывающий ветер, да и море выглядело угрюмым. Нет, это совсем не то море,
возле которого мне бы хотелось жить, кормить чаек по утрам и выгуливать таксу в
попонке. Еще меньше мне хотелось бы здесь умереть. Совсем рядом покачивался
катер, и это несколько успокоило меня: во всяком случае, я могу выбраться с
острова в любое время.
* * *
При свете дня я наконец-то увидела остров. Он был размером с
приличный стадион на сто тысяч зрителей. А Мертвый город Остреа оказался совсем
небольшим, но потряс меня своим величием. Сразу же за домом Херри начиналась
улица — выщербленные и растрескавшиеся камни все еще хранили память о
пятнадцатом веке. Сама улица состояла из десятка домов, довольно прилично
отреставрированных. Сохранились даже флюгера на крышах и орнамент порталов:
вырезанные из камня раковины, гладкие тела дельфинов и угрей, тритоны и листья
неизвестных мне растений.
— Неужели вы отняли все это у моря? — спросила я
Херри-боя.
— Нет. Не совсем. Десять лет ушло на реставрацию того,
что осталось. Несколько новых построек были удачно стилизованы. Это типичный
голландский город конца пятнадцатого века…
— Вы могли бы иметь приличные деньги, Херри. Сдавайте
все эти дома под гостиницы, здесь отбоя не будет от клиентов.
Херри-бой с укоризной посмотрел на меня.
— Вы рассуждаете как американка, Катрин.
— Разве?
— Да. Только американцы ищут во всем… как это?
Сиюминутную выгоду. А еще говорят, что русские совсем непрактичны.
— Заблуждение, Херри. Русские бывают разными. Я,
например, — очень практичный человек.
Я никогда не упущу своей выгоды. И в этом сильно отличаюсь
от несчастной Агнессы Львовны, решившей пожертвовать такой ценной картиной. Я
до сих пор не могла объяснить себе ее эксцентричный поступок — особенно если
учесть, что диссидентка Агнесса Львовна Стуруа всегда смотрела в сторону
“Свободы”, “Свободной Европы” и “Голоса Америки”. И все же, все же… Ее
ненависть — и ко мне, и к картине, была очень безрассудной, очень русской;
Агнесса действительно не останавливалась ни перед чем, она с легкостью
пожертвовала фантастической суммой — только для того, чтобы хоть как-то достать
меня, чтобы заставить мучиться и страдать. Или — чтобы погубить, если слухи о
мистическом предназначении картины, о которых она не могла не знать, верны.
Мартышкин труд, Агнесса Львовна.
Я не стою таких затрат, но, возможно, Херри-бою повезет, и
он станет-таки обладателем левой створки триптиха. А вы все равно останетесь
при своих миллионах…
— Вы совсем не слушаете меня, Катрин!..
— Простите, Херри. Вы говорили о том, что русские
непрактичны. А я сказала, что это заблуждение.
— К сожалению.
— Подумайте над моим предложением, Херри. Почему бы не
запустить сюда туристов на зимнее время? Вы же сами рассказывали мне о любви
Лукаса Устрицы и дочери бургомистра, — я испытующе посмотрела на него: я
все еще не могла примириться с ночной сценой, которая так не вязалась с обликом
Херри-боя.
— И что? — он насторожился.
— Все очень просто. Вы художественно оформляете эту
легенду, запускаете ее в средства массовой информации, тиражируете в буклетах,
отпечатываете на глянцевой бумаге. Людям нравятся такие легенды. Они все время
ищут подтверждения существованию вечной любви.
— А вы не верите в вечную любовь.
— Я вообще не верю в любовь, — вряд ли все,
происходившее со мной за последние десять лет, включая Быкадорова и Леху, можно
было назвать любовью. — Я допускаю страсть. А страсть и любовь — совсем не
одно и то же.
— Вы думаете?
— Конечно. Страсть — это естественная физиологическая
потребность в выбросе энергии, а любовь — это, простите, шизофрения, —
припечатала я. — Раздвоение личности, смешанное с манией величия.
— Вы меня пугаете, Катрин, — Херри-бой покачал
головой.
— Нисколько. Так вот. После массированной промывки
мозгов вы открываете здесь подворье. Отель для молодоженов. Медовый месяц на
острове в Северном море, чем не экзотика? Пускай эти дураки занимаются любовью
с утра до вечера, а в свободное время ловят вашу знаменитую сельдь. Это очень
хорошая мысль, Херри. Дарю.
— Почему же она так похожа на вас? — снова затянул
свою волынку Херри-бой. Видно, до конца жизни мне не избавиться от этих
сравнений с двойником из пятнадцатого века.
Я взбежала на крыльцо ближайшего дома и посмотрела на Херри.
— Можно, я войду?
— Конечно. Это ведь еще и маленький этнографический
музей, Катрин.
Ну конечно, одинокая центральная часть триптиха, которой так
фанатично предан Херри, нуждается в подпорках. Немного найдется дураков, чтобы
тащиться сюда с побережья только ради одной картины.
Не дожидаясь Херри, я толкнула дверь и вошла вовнутрь.
Этнографический музей, Херри прав.
Безжизненные стены, безжизненная утварь, огороженная тонкими
белыми канатами, аккуратные таблички под каждым предметом, температурные
датчики. Все стерильно, даже воздух. Никакого присутствия жизни. Я сразу
поскучнела, я ненавидела этнографические музеи. Еще со времен одного моего
поклонника из скульптурной мастерской, свана по национальности. Сван регулярно
таскал меня на площадь Искусств, в Этнографический. Там, на втором этаже, в
грузинских залах, он тыкал в кувшины, вязаные сапоги читеби и бурки. Я должна
была полюбить все это, но так и не смогла…
— Это типичный голландский дом конца пятнадцатого
века, — забубнил за моей спиной Херри-бой.
— Да ладно вам, Херри. Я же не платила за экскурсию.
— Вам неинтересно?
— Не могу сказать, чтобы я была в восторге. Лучше
скажите мне, в этом доме кто-нибудь жил? Тогда, в пятнадцатом веке?
— Нет… мы воссоздали его. Но это очень точная копия…
— Не сомневаюсь. Даже ваша берлога выглядит куда
эффектнее. Вот если бы вы показали мне что-нибудь настоящее… Идемте отсюда,
Херри!
Я первая выскочила наружу и уселась на ступеньках в ожидании
Херри. Его не было несколько минут — ровно столько, сколько нужно было, чтобы
проглотить обиду. Наконец появился и он. И тоже присел рядом.
— Вы очень странный человек, Катрин.
— Ничего не поделаешь.
— Теперь я даже не знаю… Я боюсь показывать вам Лукаса
Устрицу.
