Надо же, какие мысли бродят в этой умной голландской голове!
Я честно попыталась проникнуться их пафосом, но так и не смогла этого сделать.
Я была всего лишь никчемным специалистом по прерафаэлитам; воровкой,
присвоившей миллион долларов без учета подоходного налога, карманной
авантюристкой и любительницей дамских детективов.
Кажется, и сам Херри-бой понял это. Он поднялся с пола и
коснулся пальцами моего почти уснувшего колена.
— Хорошо, я не буду вас мучить, Катрин. Высыпайтесь, мы
все переносим на завтра…
Я даже не дослушала его: я свалилась на жесткую кровать и
заснула как убитая. Никаких сновидений, никаких шепотов, никаких теней, только
ослепительная вспышка где-то внутри меня. От этой вспышки я проснулась и даже
не сразу сообразила, где нахожусь. Херри-бой стоял против меня, ужасающе
прекрасный, с тонким одеялом в руках. Он напряженно вглядывался в мое лицо:
похоть и нежность рвали Херри в клочья. Боже мой, какие мрачные желания таятся
на самом дне человеческих душ!..
Я наблюдала за Херри-боем сквозь полуприкрытые веки, я даже
боялась пошевелиться. Одно неосторожное движение — и я спровоцирую его, похоть
уложит нежность на обе лопатки и победительно вскинет руки.
Херри сделал еще один шаг ко мне — и снова черты его лица
причудливо изменились, они перестали принадлежать этому веку, этому году —
предпоследнему в колоде тысячелетия. Наверное, с таким же вожделением, с каким
Херри смотрит на меня, его предок Хенрик Артенсен поджигал мастерскую в Генте.
Нужно прекратить это безумие, иначе он просто рухнет рядом со мной на кровать.
И я не смогу отказать ему.
— Что-то случилось, Херри? — прерывистым шепотом
спросила я.
— Ничего. Я просто принес вам одеяло, к утру
похолодает.
Он понял, что разоблачен, и тотчас же нацепил на себя маску
беспристрастного исследователя творчества Лукаса ван Остреа.
— У бургомистра этого города была дочь, Катрин. —
Херри накрыл меня одеялом. — Об этом тоже повествуется в хрониках. Она
умерла незадолго до того, как море накрыло город. Это совсем другая история,
никак не связанная с наводнением. Очень печальная история. Дочь бургомистра
любила Лукаса Устрицу — так было сказано в записках Артенсена.
Зачем он рассказывает мне все это?
— И что же было дальше?
— Она утонула. Хенрик Артенсен утверждает, что Лукас
сам подтолкнул ее к этому. И уже после смерти написал ее изображение. Потом это
изображение украсило левую створку триптиха. Самое любопытное, что ее звали
точно так же, как и вас, Катрин…
Рыжая в мантии, Дева Мария с лицом не самой даровитой
выпускницы Академии художеств Кати Соловьевой — так вот почему оно показалось
мне мертвым в мертвый час предутренних откровений! Спокойная улыбка Херри-боя,
такая ручная, такая одомашненная — еще вчера, в Амстердаме, — теперь
пугала меня. Пугала до обморока. Зачем он рассказывает мне все это?
— Зачем вы рассказываете мне все это, Херри?
— Просто поражаюсь тому, как история закольцовывает
разных людей. Как вещи, предметы и имена вдруг приобретают совершенно иной
смысл… Кому понадобилось, чтобы потомок Артенсена пытался восстановить то, что
было уничтожено его предком? Кому понадобилось, чтобы недостающую часть
триптиха нашла девушка, похожая на возлюбленную его создателя? И что это может
значить? То, что мы связаны гораздо более прочными нитями, чем нам кажется?..
Вы верите в бога, Катрин?
— Нет, — прошептала я.
— Я тоже не верю в бога… — он улыбнулся, но не закончил
мысль: “Я не верю в бога, но верю…” Интересно, во что он верит, если с такой
яростью поклоняется “Семени дьявола”? Ведь это он был в кабинете Титова
незадолго до его смерти… Это он не проявил и крохи участия к судьбе несчастной
Агнессы. Это он самым фантастическим образом овладел русским, хотя по приезде
не мог связать и двух слов. Невозможно узнать язык за две недели… Или он знал
его раньше? И что я делаю здесь, на этом острове, больше похожем на мышеловку?
— Кажется, я напугал вас? Мистические совпадения всегда
пугают, не стоит обращать на них внимание… — Херри-бой полностью овладел собой,
и к нему вернулась его обычная застенчивая невозмутимость.
Я перевела дух.
— Нисколько не пугают. Я же трезвый человек, у вас было
время, чтобы убедиться в этом. И спасибо за одеяло, Херри. Спокойной ночи.
Он улыбнулся мне и отправился за перегородку. Остаток ночи я
чутко прислушивалась к темноте: но ни звука, ни скрипа, ни легкого посапывания
так и не услышала. Так не бывает, говорила я себе, — Херри-бой ушел за
перегородку и как будто бы растворился в воздухе комнаты, наполненной запахом
прогоревших дров.
Раствориться в воздухе и ничем не выдать себя — какое ценное
качество для убийцы…
…Когда я открыла глаза, Херри-боя уже не было. Комната была
наполнена мягким сумеречным светом, идущим из окон: солнца сегодня не
предвиделось. Жесткая узкая койка измотала мышцы до последней возможности: тело
невыносимо ныло. Еще одну ночь на ней я не переживу. Я потянулась и тут же
вспомнила наш странный ночной разговор — а кто сказал тебе, что ты вообще
переживешь еще одну ночь? Я улыбнулась неожиданно прорезавшемуся во мне черному
юмору и решила отправиться на поиски Херри-боя.
Но далеко уйти не удалось: на длинной, имитирующей стол
полке заворочался и подал голос компьютер. Ну вот, Херри-бой, и тебя посещает
электронная почта. Я приняла одно-единственное сообщение, а потом, не
удержавшись, открыла его.
"Absolutely effect without any
traces.Congratulation.Bob”.
"Абсолютный эффект, и никаких следов. Поздравляю.
Боб”, — машинально перевела я.
Очень милое послание, да еще из Соединенных Штатов. Уж не от
этого ли деятеля из береговой охраны? Я уселась на кресло и несколько раз
повернулась вокруг оси. Абсолютный эффект, и никаких следов, именно так я
совсем недавно подумала о чем-то. Теми же самыми словами. Нужно только
вспомнить — о чем. Рядом с компьютером стояла фотокарточка — единственная, на
которой не было увеличенной живописной детали. Самый обыкновенный полароидный
снимок: Херри-бой, не в меру веселый, с точно таким же веселым парнем. Очень колоритная
персона, ничего не скажешь: легкая примесь гавайской крови, нечто среднее между
Киану Ривзом и Джейсоном Скоттом Ли, — голливудскими полукровками, всегда
сводившими меня с ума. Я перевернула фотографию: “Боб и Херри. Сан-Диего.
Октябрь 1998”. Боб и Херри, Том и Джерри, Болек и Лелик — какое тебе дело до
чужой жизни? Я поставила карточку на место и принялась перебирать книги на
импровизированном столе. Хорошо, что Херри-бой отказался от традиционного
письменного стола, иначе я обязательно сунула бы нос в его ящики…
Книги не разочаровали меня: они как могли поддерживали
репутацию Херри-боя — исследователя. Старинные манускрипты, датированные чуть
ли не семнадцатым веком, масса серьезных журналов по живописи, горы
отксерокопированных статей, несколько заказных писем — из Франции, Бельгии и
Нью-Йорка: солидно отпечатанные конверты, ряды марок, размытые штемпеля. Херри,
как и положено ученому, ведет обширную переписку, а тебе, Катерина
Мстиславовна, должно быть стыдно за так и не сданный кандидатский минимум.
