— Счастливая. Едешь в Голландию, — вздохнул
Лавруха.
— Мог бы поехать со мной.
— Не мог, ты же знаешь… У нас с Ванькой халтура.
Реставрируем росписи в музыкальной школе, бывшей гимназии. Вроде как кисти
незабвенного Рериха Николая Константиновича.
— Разве Рерих когда-нибудь делал росписи в гимназии?
— Я же не сказал, что это конкретно Рерих… Сказал —
вроде как… Ну, привет неистовому голландцу. Я там тебе пару бутылок “Балтики” в
сумку сунул. Передашь ему. И не вздумай в самолете высосать!
— Ладно тебе…
Уже перед самым выходом из квартиры меня остановил
телефонный звонок. Времени было в обрез, но я все же сняла трубку.
— Катька, это я! Дома тебя не застать…
Жека.
Я почувствовала угрызения совести. За две недели мы так и не
удосужились съездить к ней. Я не знала даже, в курсе ли она, что Алексей Титов
умер в разгар вечеринки, на которую я затащила ее почти силком. Голос Жеки,
искаженный помехами, пропадал и появлялся снова: видимо, на линии были
неполадки.
— Ты откуда? — спросила я.
— Из дом…..егодня только вернулись…
— А почему такая отвратительная слышимость?.. Алло, ты
пропадаешь все время.
— Лавруха-младший уронил телефон… Корпус развалился…
Треск и шипение становились невыносимыми.
— Я сейчас уезжаю, — проорала я. — В
Голландию.
— Зачем?
— Приеду — объясню, сейчас просто времени нет. Ты меня
на пороге поймала…
— Мне нужно обязательно поговорить с тобой… — голос
Жеки снова пропал. — …ажио. Ты слышишь меня — это очень важно… я прочла в
газетах… от… арень…
— Что? Говори громче, ни черта не слышу…
— Этот твой парень, он умер?
Сейчас начнется! Жека начнет методично выедать мне плешь за
недоносительство. Да и голос у нее какой-то взволнованный. Наверняка раскрыла
газетку недельной давности и приняла все близко к сердцу. Прав Лавруха, Жеку,
впечатлительную, как попугай-неразлучник, нужно оберегать от всего.
— Почему ты не …оявилась?….ичего мне не сказа…
— Я опаздываю, Жека! — взмолилась я.
— …одожди… Мне …ужно сказать тебе что-то …чень …ажное…
Я …идела кое-что, там, на даче… Это ужасн…
— Приеду, поговорим. Крепко це! И крестников тоже
крепко це-це! Приеду через неделю, поговорим… Я бросила трубку.
— Жека? — спросил Снегирь, переминающийся с ноги
на ногу у дверей.
— Она, родимая. Уже в Питере. А мы просто скоты, совсем
ее забросили. Смотайся к ней сегодня, Снегирь.
— Как там она?
— О смерти Титова узнала из газет. Бедные наши головы.
— Причитает?
— Она что-то хотела сказать мне, что-то по поводу той
вечеринки, но слышимость просто отвратительная. Твой наглый любимец раскурочил
аппарат… И отвези им мой телефон, пусть пока у них будет.
— Сегодня не смогу. Поеду завтра вечером. И давай
поживее, а то будешь куковать вблизи Смоленского кладбища вместо дивных каналов
Амстердама…
…Во дворе нас ждал новенький “Фольксваген-Пассат” Снегиря.
Картина начала приносить свои первые плоды. Пусть бросит в меня камень тот,
кому не нравятся иномарки…
* * *
Херри-бой нисколько не изменился. Даже родина не пошла ему
на пользу. Та же потертая джинсовая рубашка, в которой он проходил весь Питер,
те же джинсы, те же ботинки. Он крепко сжал мои руки, но так и не снизошел до
дружеского поцелуя в щеку. А я вдруг подумала, что мне бы очень этого хотелось.
В моей не такой уж богатой частной коллекции не было еще романа с иностранцем.
— Рад видеть вас, Катрин. Вы не представляете себе, что
вас ждет, — Херри-бой все еще держал меня за руки. Интересно, каков он в
постели, этот аскет и исследователь творчества Лукаса ван Остреа. И забывает ли
он об Устрице хотя бы на секунду?..
— Я тоже рада видеть вас, Херри. У меня для вас есть
новости.
— У меня тоже.
— Куда мы едем?
— Ко мне, в Мертвый город Остреа. Это недалеко от
Харлингена.
— Что, прямо сейчас? А…
Весь полет я изучала путеводитель по Нидерландам и больше
всего хотела попасть в Амстердам. В путеводителе, отпечатанном на хорошей
глянцевой бумаге, он смотрелся великолепно.
— Я бы хотела посмотреть Амстердам, Херри. Херри-бой
сморщился: мои туристические планы совсем не устраивали его.
— В Амстердаме нет ничего интересного, — кисло
улыбаясь, произнес он. Надо же, какое вопиющее отсутствие патриотизма!
— Прошу вас, Херри. Я так об этом мечтала… И потом, у
меня для вас новости о “Всадниках”, — мелкий шантаж тоже не помешает.
— Новости?
— Да. Но сначала Амстердам.
Херри-бой клюнул на мою примитивную уловку.
— Хорошо, — сказал он. — Four hours… Четырех
часов хватит? Учтите, мы должны успеть в Харлинген до темноты… Вы обязаны это
увидеть, Катрин… Вы забудете обо всем.
Я с сожалением посмотрела на Херри-боя: как мало тебе нужно,
чтобы забыть обо всем!
…Мы загрузились в огромный подержанный “Форд” Херри-боя.
Выглядела машина чудовищно, паршивая овца в стаде, сплошь состоящем из
новехоньких “Рено”, “Пежо”, “Фольксвагенов” и “Ситроенов”. Как этот престарелый
американец (побитый белый низ и такой же побитый черный верх) оказался в самом
центре Европы, я не понимала. На то, чтобы раскочегарить машину и сдвинуть ее с
места, ушло добрых десять минут. Все это время “Форд” оглашал окрестности
чудовищным воем, прострелами мотора и чиханием.
— Далеко до города? — спросила я.
— Нет. Минут двадцать — двадцать пять.
— А вы полагаете, нас пустят туда… На таком м-м…
автомобиле?
Херри-бой посмотрел на меня укоризненно.
…Он оказался совсем неплохим водителем, он даже позволил
себе полихачить: мы шли с крейсерской для старика-“Форда” скоростью в
шестьдесят километров. “Форд” содрогался всеми своими металлическими частями, и
я всерьез опасалась, что до Амстердама мы не доберемся. Нужно побыстрее
рассказать Херри-бою о “Всадниках”, чтобы хоть чем-то порадовать его перед
неизбежной смертью на автобане. В реликтовой машине не было даже ремней
безопасности: должно быть, они просто истлели от времени.
— Мы не развалимся по дороге, Херри? —
поинтересовалась я после пятнадцати минут сумасшедшей гонки.
— Что вы, Катрин, — успокоил меня Херри. — Я
езжу на нем уже пятнадцать лет, и до сих пор ничего не случалось.
— Тогда конелно… Говорят, в Амстердаме есть музей
секса, — сведения о музее я тоже почерпнула из путеводителя. — Это
правда?
