…Меня разбудил настойчивый стук в дверь: колотили обоими
кулаками. Это мог быть только Лавруха. Я тряхнула головой, приходя в себя. В
комнату вовсю било солнце, на полу горела лампа, а невинная доска так никуда и
не сдвинулась с места. Неужели я сладко проспала всю ночь перед портретом,
убившим троих человек? Что ж, если Дева Мария и убийца, то сегодня ночью она
явно взяла отгул по семейным обстоятельствам.
Стук в дверь становился просто неприличным. Я с трудом
встала с кресла и потянула затекшие мышцы. И отправилась открывать.
На пороге стоял Лавруха. Он был явно навеселе.
— Который час? — зевая, спросила я.
— Восьмой. Ты что, с ума сошла? К телефону не
подходишь, к двери тоже.
— Мог бы сам открыть. У тебя же есть ключ.
— Постеснялся. А вдруг ты не одна, а с каким-нибудь
бизнесменом… Собирайся.
— Куда?
— Забыла разве? Мы же провожаем голландца. Самолет
через полтора часа.
— Я тебе вчера звонила. Где ты был?
— У Херри. Устроили отвальную, так что мало не
показалось. Он сейчас внизу околачивается.
— А почему вместе с тобой не поднялся? — я
отправилась в ванную, наскоро вычистила зубы и обдала холодной водой лицо.
— Его тошнит. Пристроил беднягу в подворотне. Он
блаженный, Кэт. Из тех блаженных, которых хочется распять перед центральным
входом в Эрмитаж.
— Как вы меня достали. Оба! — вздохнула я.
— Вчера он ездил к твоему покойному женишку, —
понизив голос, сообщил Лавруха. — Хотел поговорить о картине с его
мамашей.
— Бестактный человек. И что мамаша?
— Выгнала в шею. Сказала, что не хочет иметь дело ни с
ним, ни с картиной… Я взяла Лавруху за руку.
— Ты будешь смеяться, Лаврентий… Идем, кое-что тебе
покажу.
Я почти силой втолкнула Лавруху в комнату.
— Мы опаздываем на регистрацию, а ты со своими
фокусами… — Лавруха осекся на полуслове и уставился на картину. Таким
потрясенным я не видела его еще никогда. — Это что такое?
— Наша картина, — просто сказала я. — Наш
миллион долларов. Плюс те деньги, которые мы еще должны получить. Так что
поздравляю.
Лавруха прошелся по комнате, хрустя пальцами. Потом открыл
рот и снова закрыл его.
— Что, дар речи потерял?
— Почему она снова здесь? — спросил он.
— Так получилось.
— Ты что… Ты опять ее умыкнула?
— Нет. Мне ее вернула Агнесса Львовна. Мать Лехи.
— Но это… Это невозможно!
— Возможно, как видишь. А все потому, что Дева Мария
похожа на меня. И еще потому, что картина виновата в смерти ее сына. Так что
нам ее вернули.
— Вернули миллион долларов? Она хотя бы знает, сколько
стоит эта доска?
— Утверждает, что знает. Но ей плевать на деньги. Что
будем делать, Лавруха?
Лавруха упал в кресло и потер ладонями виски.
— Давай не сейчас, Кэт. Сейчас я просто не в состоянии
сказать тебе что-нибудь вразумительное. Мы должны от нее избавиться.
— Интересно, каким образом? Выбросить в мусоропровод?
— Мне все это не нравится… — он подошел к картине и
уперся в нее ладонями. — Поехали, а то несчастный Херри действительно
опоздает на самолет…
— А картина?
— Оставим ее здесь.
— Я не могу оставить ее здесь… Ты же понимаешь. А вдруг
ее украдут? Вдруг уже кто-то знает…
— Ну и слава богу. Вор у вора дубинку украл, а честные
люди радуются… Поехали, Кэт.
Я заметалась по дому. Моя простодушная квартира вовсе не
предполагала никаких тайников, сливной бачок и антресоли — не в счет. Наконец
место было найдено: я аккуратно уложила “Всадников” на самое дно шкафа. Сейчас
мы едем провожать Херри-боя, а там — будь что будет…
Уже на лестнице я попросила Лавруху ничего не говорить
Херри-бою о картине.
— Не хочешь порадовать парня напоследок? —
осклабился Снегирь.
— А ты хочешь, чтобы он никогда отсюда не уехал? Чтобы
остался здесь и действовал нам на нервы?
— Тогда просто отдай ему эту картину. Свои бабки мы
сорвали, чего уж мелочиться? Преподнеси как дар дружественной Голландии от
дружественной России. Прямо сейчас и отдай.
— Совсем с ума сошел! Такие картины так просто не
отдаются…
— Кто бы говорил! Тебе-то она вообще бесплатно
досталась.
— Не мне, а нам.
— Мне, нам… Какая разница. Мы свое получили…
— Это же историческая ценность… А по таможенным
правилам вообще нельзя вывозить из страны вещь, если ей больше ста лет… Только
в исключительных случаях…
— Это и есть исключительный случай.
Мы вышли на улицу, где на поребрике у подъезда с бутылкой
пива в руках (надо же какой прогресс!) сидел Херри-бой. За его спиной болтался
худосочный рюкзачок. Крупнейший специалист по Лукасу ван Остреа был настоящим
аскетом. Он приехал в Россию налегке. И возвращался тоже налегке. Если не
считать невыносимой тяжести знания о том, что здесь остаются “Всадники
Апокалипсиса”…
* * *
Мы едва не опоздали на регистрацию. Но Херри-бой все же
успел пожаловаться на Агнессу Львовну, которая не захотела принять его. Он,
конечно, все понимает, но… К сожалению, он больше не может оставаться в России,
его виза кончается сегодня… Если бы я была так любезна, если бы мы были так
любезны…
Если бы мы взяли на себя переговоры с Агнессой, а он, со
своей стороны, прозондировал бы отношение к покупке картины в Голландии… О, он
оценил бы по достоинству этот жест! Мы должны обязательно приехать к нему…
Чтобы воочию увидеть… Он почти уверен, что “Всадники” — это левая створка
триптиха, центральная часть которого находится у него, в Мертвом городе… Мы
обязательно должны увидеть это… Он пришлет нам приглашение, как только вернется
в Голландию… А мы со своей стороны… Маниакальная страсть Херри к картине начала
серьезно беспокоить меня. Он был одержим, а я боялась одержимых людей. Боялась
даже больше, чем картин, которые убивают. Картины, которые убивают. Картина,
которая убивает. Я не переставая думала о том, что произошло сегодняшней ночью.
Вернее, о том, чего не произошло. И не могло произойти. Я просто пошла на
поводу у младшего Гольтмана с его мистическими представлениями о мире. Должно
же быть объяснение всем этим смертям! Интересно, зачем Леха закрыл меня в спальне?
Дурацкая шутка, которая тоже никогда не получит объяснения…
— А если это был не он, тогда кто? — неужели я
произнесла это вслух?
Но я произнесла это, и Херри-бой с Лаврентием воззрились на
меня.
