А можно остаться дома.
Забаррикадировать дверь, вооружиться тупым кухонным ножом и…
Хорошая идея — забаррикадировать дверь. Именно так поступили Быкадоров и Леха.
Быкадоров и Леха. А теперь я иду по их следам. Я даже вздрогнула от этой мысли,
отбежала прочь и остановилась, с трудом переводя дыхание. И снова осторожно
приблизилась: мысль “пойти по следам” сверкала и переливалась, как хорошо
обработанный алмаз. И на каждой его грани было выведено: “Почему бы и нет”.
Почему бы не повторить их путь?
Если в картине что-то есть — это “что-то” может проявиться в
любой момент. И я смогу убедиться либо в полной ее безобидности, либо в
демоническом предназначении. К тому же я нахожусь в более выигрышном положении.
Я знаю, с какой стороны ждать опасности. Ни Леха, ни Быкадоров не знали. А я —
знаю.
Предупрежден — значит, вооружен.
Искушение было слишком велико, я просто не могла ему
противостоять. Порывшись в аптечке, я нашла валидол, забытый Жекой еще в день
смерти Быкадорова. Не бог весть что, но на крайний случай сойдет. Нужно только
дождаться ночи, лучшего времени для откровений и разгадок копеечных тайн.
Остаток вечера я тупо просидела перед телевизором, щелкая
кнопками каналов; “Предзнаменование” с Грегори Пеком в роли ангела-мстителя,
“Оно” по Стивену Кингу и “Секретные материалы” на закуску — телевизионщики как
будто сговорились пугать ошалевшего от жары питерского бюргера. Неплохая
собралась команда для разогрева, а во втором отделении нашего гала-концерта
выступит легендарная голландская группа “Всадники Апокалипсиса” со своими племенными
жеребцами. Руководитель проекта — Лукас ван Остреа, больше известный как Лукас
Устрица.
…Дом напротив не прибавлял мне оптимизма. Вот уже полгода,
как он был расселен и теперь смотрел на меня пустыми глазницами окон. Я убрала
квартиру (последний раз я делала это месяц назад), вымылась в душе (неизвестно,
в каком виде меня найдут, так пусть хотя бы я буду чистой) и съела целых две
тарелки кукурузных хлопьев с молоком (Лавруха прав, негоже нажираться на ночь).
Все оставшееся до двенадцати время мной владела какая-то истеричная веселость.
Даже если со мной что-то случится, я не успею покрыться трупными пятнами:
завтра утром мы провожаем в благословенную Голландию Херри-боя. А у Лаврухи
есть ключ от моей квартиры. И от квартиры Жеки — тоже. У меня тоже есть ключи
от их берлог — так повелось еще с незапамятных времен академии, когда мы были
неприлично близки и не могли друг без друга шагу ступить. Так что о собственном
бренном теле не стоит и беспокоиться. Лавруха найдет его вовремя… Я снова
набрала номер Снегиря, и снова мне ответили длинные гудки.
Тем лучше. Теперь мне не отвертеться. Если я и трушу, то
только самую малость. Но страх никогда не был моей отличительной чертой. Моя
отличительная черта — здоровый авантюризм, здоровый цинизм и здоровое любопытство.
Сгубившее не только кошку (бедняжка Пупик), но и жен Синей Бороды. А также
изрядно сократившее жизнь Мате Хари.
…Когда на кухне задребезжал таймер, я развернула сверток с
картиной.
Пора.
Держа доску в руках, я направилась с ней в комнату. И
некоторое время, как какая-нибудь буриданова ослица, размышляла: с какой из
сторон начать эксперимент. Логика подсказывала мне: стоит пококетничать со
“Всадниками Апокалипсиса”, Кэт. Все четыре — зрелые мужчины, не лишенные
внешней привлекательности. Даже всадник Смерть выглядит вполне респектабельно.
Но и Быкадорова, и Леху сразил наповал мой двойник. А уж если я решила идти по
их следам…
Вздохнув, я перевернула доску, поставила ее на стул и
придвинула лампу. Это, конечно, не софиты в титовском особняке, но Быкадоров
вообще обошелся без осветительных приборов. Навыки по установке света,
полученные в галерее, позволили мне найти оптимальный вариант: картина
перестала бликовать. Я уселась в кресло напротив нее, на расстоянии полутора
метров. Теперь я могла разглядеть мельчайшие детали, которые и так знала.
…Через полчаса я заскучала. Мне захотелось попить водички,
растянуться на диване и почитать очередной детективчик, купленный на развале у
метро. Я обожала дамские детективы с их недалекой интрижкой и такими же недалекими
опереточными героинями. Эти героини обводили вокруг пальца целые подразделения
ФСБ, укладывали в койку целые филиалы банков и в финале уезжали на роскошных
“Ролле-Рейсах” с пачками конвертируемой валюты под сиденьем. Лучшей
юмористической литературы и придумать невозможно. Фамилий авторесс этой клюквы
я никогда не запоминала. С легкой руки Лаврухи Снегиря они имели
одну-единственную универсальную фамилию — Собакины.
— Ну что ты читаешь всякую дрянь, Кэт? —
риторически восклицал Лавруха. — Какая-то Иванова, Петрова, Собакина…
Лучше бы Курта Воннегута полистала.
— Курт Воннегут — плохой писатель, сделанный нашими
хорошими переводчиками. А вообще не люблю я серьезную литературу.
— Собакины, конечно, лучше, — ворчал Лавруха, но
сделать ничего не мог.
Теперь книга очередной Собакиной лежала у меня под диваном.
А я, вместо того чтобы заняться ей, глазела в картину. Будем рассуждать здраво:
для того чтобы свернуть Леху Титова в бараний рог, картине понадобилось полчаса
от силы. Я сижу больше, чем полчаса, — и ничего не происходит. Складки
плаща Девы Марии не подают никаких признаков жизни, и даже веки не дрожат. А
ведь я сама видела это…
Или мне только казалось?..
Я вытянула ноги и нагнула голову — угол зрения слегка
изменился, и кроваво-красная заколка на плаще Девы Марии вдруг приблизилась ко
мне: я явственно увидела монограмму Лукаса Устрицы. Теперь заколка
действительно напоминала моллюска. Живого моллюска, лежащего в какой-нибудь
океанской впадине. Боясь нарушить это хрупкое равновесие между мной и картиной,
я перевела взгляд выше, на лицо девушки. Нет, оно не было живым, но казалось
живым. Только теперь я по-настоящему оценила силу Лукаса Устрицы. Все это время
я стояла у двери, и мне даже в голову не приходило, что она не заперта. А
теперь я лишь легонько толкнула ее — и она поддалась. Обрывки мыслей и образов
толпой носились в моей в одночасье опустевшей голове. Девушка с портрета любила
Лукаса Устрицу, и дело не в том, что модели всегда любят художников, всегда
хотят любить их. Она любила его самой обыкновенной земной любовью, не очень
выразительной, не очень выигрышной и не слишком красивой. И она была мертва,
когда Лукас нарисовал ее. Это не просто прекрасное лицо — это прекрасное
мертвое лицо. Оно совершенно, а совершенной бывает только смерть… Быкадоров и
Леха тоже стремились к совершенству — только для того, чтобы соответствовать
своей совершенной мертвой партнерше.
Я все еще не меняла угол .зрения. Я бродила по картине, как
бродят туристы по незнакомому городу, — неторопливо и обстоятельно,
фотографируясь на центральной площади с фонтанами на заднем плане и голубями на
плечах. Легкий озноб, пустота внутри — и больше ничего. Никаких отклонений,
никаких патологий.
Экскурсия завершилась, и я вышла из незнакомого города живой
и невредимой. Отягощенной лишь знанием о совершенстве смерти. Это обязательно
всплывет, когда я сдам свои туристические фотографии в проявку. Нужно еще раз
поменять угол зрения — быть может, меня ждет еще один город…
