Лицо Жаика потемнело.
— Что это за картина?
О господи, еще один искусствовед, эксперт-любитель!
— Зачем это вам, Жаик?
— Затем, что его смерть как-то связана с ней. А получил
он ее из ваших рук, если можно так выразиться.
— Это очень редкая картина. Но до этого она вела себя
спокойно. Никаких нареканий со стороны предыдущего хозяина.
— Тот боров, который был на вечеринке? — походя
узкотелый Жаик лягнул грузного флегматика Лавруху.
— Ну… В общем, да.
— Он ваш приятель?
— Можно сказать, что приятель, — “соучастник”, так
будет вернее, подумала я.
— Я хотел бы поговорить с ним.
— Вряд ли он захочет с вами разговаривать. Вы ведь
частное лицо, как я понимаю.
Верному казаху ничего не стоит наступить Лаврухе на мозоль:
несколько приемов какого-нибудь из восточных единоборств, колено в кадык — и
Лавруха свалится.
— Он не специалист, — торопливо сказала я —
Картина досталась ему случайно. Он не знал об истинной ее стоимости. Все
экспертизы были проведены уже потом. Невероятное везение, вот и все.
— Невероятное везение…
Жаик перегнулся через сиденье, взял лежащий сзади сверток и
протянул его мне.
— Возьмите.
— Что это? — испугалась я.
— Ваша картина. Агнесса Львовна отказывается держать ее
в доме.
В голове у меня зашумело.
— Я не могу… “Всадники” проданы Титову. Это очень
большая сумма. Фантастическая. Агнесса должна знать об этом.
— Она знает.
— И что?
— Я сказал. Она не хочет этой картины. И это ее право,
как единственной прямой наследницы капиталов сына. Хозяин не оставил завещания.
— Нет. Я не могу…
Не говоря ни слова, Жаик вышел из машины и направился к
ближайшей урне. Как зачарованная я следила за ним. Жаик бросил картину в урну у
ларька и так же неторопливо вернулся к машине. Двое бомжей самого
отвратительного вида, роющиеся возле ларька, с удивлением наблюдали за
манипуляциями казаха. Один из них даже сделал шаг к урне. Я сорвалась с места
и, едва не растянувшись на асфальте, опередила предприимчивого бомжа всего лишь
на несколько секунд. Крепко прижав сверток к груди, я заорала:
— Кретин!..
Жаик спокойно завел мотор. Он уже готов был тронуться с
места, когда я вцепилась пальцами в опущенное стекло.
— Подождите! Я не могу взять ее…
— Ваше дело, — процедил он.
— Вы не понимаете. Она стоит баснословных денег, Ее
нельзя передать просто так…
— Чего вы хотите?
— Если Агнесса… Если она отказывается, она должна
подтвердить это документально. Она сама должна назвать того человека, кому
передает эту картину… Вы понимаете? Эта картина — историческая ценность.
— Вы что, не понимаете? Агнесса Львовна потеряла
единственного сына, ей сейчас не до документов.
— Да, конечно… И все же… Миллион долларов, —
вплотную пригнувшись к казаху, зашептала я. — А с исторической точки
зрения картина вообще бесценна. Я не могу взять ее… Я не могу хранить ее у себя.
— Я только выполняю распоряжение.
— Напишите расписку, — в отчаянье бросила я.
— Какую расписку?
— Ну… Я не знаю… Что картина передана на временное
хранение Соловьевой Екатерине Мстиславовне. А когда все закончится… Когда
Агнесса придет в себя… Мы вернемся к этому разговору.
— Я не буду писать расписок.
— Ну тогда… Тогда хотя бы обещайте мне, что вы
передадите наш разговор Агнессе Львовне. И дайте мне знать, когда она будет
готова принять меня. Я верну вам картину. Она принадлежит вам. Вы понимаете?
— Я только выполняю распоряжение, — тупо повторил
казах.
— Ну что вы за человек!..
У ларька уже образовалась маленькая толпа: никогда еще к
окошку за пивом “Балтика” не выстраивалось такой очереди. А если это не просто
мирные обыватели, и кто-то из них подслушал нашу сумбурную беседу с казахом?..
И уяснил для себя, что возле самой обыкновенной заплеванной парадной стоит
какая-то фря с миллионом долларов в свертке?.. Несмотря на жару, меня пробил
холодный пот.
— Проводите меня, — понизив голос до истерического
шепота, попросила я.
— Куда?
— До квартиры. Хотя бы… Я не могу идти вот так, с кучей
денег под мышкой.
— Хорошо.
В сопровождении Жаика я поднялась на шестой этаж и как будто
впервые увидела свою хлипкую дверь, закрывающуюся только на один замок.
Вышибить такую дверь плечом ничего не стоит. Мне предстоит веселенькая ночка,
ничего не скажешь… Только бы Лавруха был дома…
— Вы подождете, пока я сделаю один звонок?
Жаик пожал плечами, но остался.
В отчаянии ломая пальцы, я накручивала телефонный диск.
Лавруха так и не отозвался. Телефон Ваньки Бергмана тоже молчал.
— Мне пора, — сказал Жаик. — Вы сделали два
звонка, а просили об одном.
— Может быть, вы останетесь?
Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую. Я прикусила язык:
просьба — глупее не придумаешь. С какой стати чужой телохранитель должен пасти
меня и картину. Тем более когда его хозяин мертв и хозяйка оплакивает его…
— Когда похороны? — я пыталась хоть чем-то его
удержать.
— Послезавтра, — брови Жаика угрожающе сошлись на
переносице: не вздумайте явиться на них, девушка.
— Вы позвоните мне, когда… Когда Агнесса оправится?
Он ничего не ответил и тихо прикрыл за собой входную дверь.
Я осталась одна. Нет, мы остались вшестером: я, рыжая Дева Мария и четыре
всадника Апокалипсиса. Я до сих пор не могла поверить в происходящее: описав
круг во враждебном небе, картина снова вернулась ко мне. А я приложила столько
усилий, чтобы никогда ее не видеть. Я почти убедила себя в том, что рассталась
с ней окончательно. И вот теперь, отягощенная несколькими смертями, она лежит в
кухне на столе.
Лавруха так и не появился, хотя я звонила ему каждые
пятнадцать минут. Не было и Ваньки Бергмана. Не было никого, кто мог бы
разделить со мной ответственность. А гостиничного телефона Херри-боя я не знала.
Устроившись на полу, у батареи, я принялась размышлять над ситуацией. В Питере
найдется немного квартир, где лежит миллион долларов. Можно, конечно, наплевать
на все и вернуться в “Пират”, который работает круглосуточно. Можно поехать к
Жеке, но тогда не удастся избежать разговора о прошедшей ночи. Можно, наконец,
ломануться к кому-нибудь из знакомых художников на раггу, напиться водки,
уснуть на стульях и, таким образом, безболезненно проскочить в следующий день.
