— Было очень приятно с вами познакомиться. Жаль, что
при таких обстоятельствах.
— Приходите в галерею, — неожиданно пискнула
я. — У нас выставляются очень хорошие художники…
— Меня мало интересует живопись, Катя. Всего доброго…
Я положила трубку, костеря себя на все лады: совсем
ополоумела, девка, вылезла со своей картинной галереей в самый неподходящий
момент… Бесцельно прослонявшись по комнатам, я снова влезла в “Катерпиллеры” и
отправилась в “Пират”.
"Пиратом” назывался мой любимый кабачок на углу Седьмой
линии. Там я назначала встречи всем своим поклонникам и заставляла их часами
любоваться спасательными кругами с военных кораблей и формой, содранной с какого-то
капитана первого ранга и выставленной на всеобщее обозрение. Список
достопримечательностей дополняли штурвал, корабельный телефон и флаги
Международного сигнального свода. Я и сама не могла объяснить себе такую
патологическую страсть к морю: впервые я увидела большие водные пространства,
когда приехала из Самарканда в Питер, к тетке, — учиться в художественной
школе. С тех пор прошло много лет, я без сожаления рассталась с девичьей мечтой
выйти замуж за какого-нибудь выпускника Академии имени Фрунзе, но привязанность
к морю не ушла. И я удовлетворяла ее самым невинным образом — сидя в “Пирате”.
Только здесь, в сигаретном дыму, среди пивных кружек, соленых орешков и
фисташек, мне думалось лучше всего.
Я заказала кофе, орешки, бокал самого дешевого вина (“Улыбка
Джоконды”, как раз в моем стиле) и уселась за столик у окна.
Итак.
Два трупа за месяц. Два трупа и бедняжка Пупик. Гольтман
умер еще раньше, но его тоже нельзя сбрасывать со счетов. И в каждом из трех
случаев на месте неожиданной смерти оказывалась доска Лукаса ван Ост-реа. Я
была чересчур практичной, чтобы поверить в мистическое предначертание картины.
И все же не совсем практичной, чтобы сбрасывать это предначертание со счетов.
Особенно если учесть дошедшие до нас байки о Лукасе Устрице: “Семя дьявола”,
“Пробный камень антихриста” и все такое прочее… Отпив вина, я закрыла глаза и
принялась выстраивать логические цепочки. Гольтман — Быкадоров — Леха Титов.
Все трое умерли от инфаркта, глядя на картину. Но Быкадоров и Леха Титов были
без одежды, а Гольтман так и не обнажил чресла. И Быкадоров, и Леха пытались
чем-то задвинуть дверь, Гольтман же обошелся ключом. Интересно, почему? Я
выстроила из орехов знак вопроса и тут же нашла ответ. Гольтман закрыл дверь на
ключ только потому, что ключ у него был. А две другие двери просто не
запирались на ключ, и парни решили воспользоваться тем, что было у них под
рукой.
Поехали дальше. Все трое были владельцами картины
(исключение составлял лишь Быкадоров, но мало ли какая мысль могла прийти ему в
голову). Может быть, он действительно решил оставить картину себе, и картина
почувствовала это? Зло всегда эротично, сказал мне Херри-бой. В намерениях
Быкадорова и Лехи я не сомневалась ни секунды, именно влечение заставило их
раздеться. Похоть, если быть точной… Но ведь Гольтмана тоже снедала похоть,
если верить его племяннику. И все же он не разделся. Почему? Я забросила в рот
пару орешков и отнесла это к самой обычной стариковской стыдливости. А если
учесть, что Гольтман был евреем… Евреи не только страстны, но и целомудренны,
если верить Библии. А Библии я верила.
Я только не верила в мистику. Лавруха прав. Картина просто
не может убить. Убить — это значит выстрелить в голову или в сердце, пырнуть
ножом, стукнуть монтировкой по голове, подсыпать таллий в утренний кофе или
цианид в коктейль. Да, человека можно довести до инфаркта, если капать ему на
мозги и целенаправленно изводить подлостями, но для этого нужно время. И
довольно длительное. И нужен человек, который займется этим профессионально.
Рыжая Дева Мария совсем не похожа на такую профессионалку. И почему Быкадоров и
Леха так хотели ее, что у них не выдержало сердце?.. И почему ее не хотели
Лавруха или Ванька Бергман? А если ее хотел Херри-бой, то почему он жив-здоров
и даже от пива отказывается? Запутавшись в физиологии, я взяла еще одну “Улыбку
Джоконды”. И аккуратно выложила из орешков английскую Н. Херри-бой.
Крупнейший специалист по Лукасу ван Остреа, который хочет
получить “Всадников” любой ценой. Живет в полумифической Голландии, в каком-то
Мертвом городе Остреа, которого даже на карте нет. Собирает сведения о
художнике и фанатично сторожит одну-единственную картину. Центральную часть
триптиха. А “Всадники Апокалипсиса” — его левая створка, если, опять же, верить
Херри-бою. До сегодняшнего дня дошло только три работы, “Всадники” оказались
четвертой, тут на пупе извертишься, чтобы до них добраться. Я так до конца и не
смогла понять этих страстей по Лукасу Устрице. Не может же живопись, даже очень
хорошая, даже великая, заменить жизнь. Я знала это, потому что была
искусствоведом.
Хреновый ты искусствовед. Ворюга, сказала я себе и чокнулась
остатками “Улыбки Джоконды” со стеклянным аквариумом на окне. В аквариуме в
художественном беспорядке были набросаны ракушки и искусственные водоросли, а
венчала всю композицию резиновая ящерица с кровожадной улыбкой на морде. У
Херри-боя была совсем другая улыбка. И я застала его в кабинете, перед тем как
в нем умер Леха Титов. И Пупик.
Я ничего не знала о врагах Титова — но они наверняка имелись
в наличии, если учесть два покушения на него. Сегодня враги могут
торжествовать: Леха сам сошел с дистанции, не дожидаясь начала Олимпийских игр.
Но Леха был спринтером, спринтером во всем: в жизни, в манере поведения, в
отношениях, в постели. Он слишком торопился жить, как будто знал, что
произойдет. Вот сердце и не выдержало. Быкадоров был стайером, но его сердце не
выдержало тоже…
Из всех, кого я знала, смерть Лехи была выгодна только
Херри-бою. Теперь у него появится шанс договориться со
старухой-правозащитницей. И вырвать доску на божеских условиях. А что, если он
действительно причастен к смерти Лехи?.. Я вынула ореховую серединку из
английской буквы, и логическая цепочка бесповоротно распалась. Две остальные
смерти не имели никакого отношения к Херри-бою. Он приехал в Питер сразу же,
как только узнал о картине. А до этого он и понятия не имел о ее существовании.
И о существовании фартового коллекционера и фартового вора. А Быкадоров с
Гольтманом умерли так же, как и Леха… Нет, стройной картины не получается. Если
вытягиваешь нос, то хвост обязательно увязает. Я сжала виски пальцами и
попыталась дать себе слово: ты больше никогда не вспомнишь о картине.
Достаточно того, что ты пережила. И денежная компенсация за это выглядит вполне
законно. Пускай всадники Апокалипсиса дудят в свои трубы где-нибудь на стороне,
а Дева Мария соблазняет своими формами кого угодно. А я выхожу из игры.
Приняв это решение, я окончательно успокоилась. И улыбнулась
сама себе улыбкой Джоконды, оставшейся на самом дне бокала. И услышала легкий
стук в стекло.
На улице возле невысокого окна “Пирата” стоял уже почти
забытый мной капитан Кирилл Алексеевич Марич. Обладатель того же отчества, что
и Леха Титов. Марич приветливо оскалился, я тоже оскалилась в ответ: только
тебя здесь не хватало. И помахала капитану рукой: заходите, не стесняйтесь.
Марич не заставил себя долго ждать. Он вошел в “Пират”, задев плечом маленькую,
надраенную до блеска рынду.
