— Тебе жаль? — она задохнулась от ярости и горя.
— Поверьте…
— Все было хорошо, пока не появилась ты. Но ты
появилась — и его больше нет… Лешенька…
Она глухо, без слез, зарыдала. И забытые на шее бусы из
черного жемчуга тоже зарыдали вместе с ней. Я вспомнила несчастного Пупика и
тоже зарыдала. Совершенно неожиданно она взяла меня за руку, а я уткнулась в ее
почти невесомое прокуренное плечо. Мы простояли так несколько минут, а потом
она так же внезапно отстранилась.
— Убирайтесь из моего дома. И своего кота заберите.
— Он умер.
— Все равно убирайтесь.
— Да. Я понимаю.
Лавруха и Херри-бой ждали меня на террасе. Я еще успела
переговорить с Юхно, который принимал самое непосредственное участие в
расследовании обстоятельств дела.
— Надеюсь, мне не нужно говорить вам о конфиденциальности?
— Не нужно.
— Если вскроются какие-нибудь новые обстоятельства, вам
позвонят. А пока я рекомендовал бы вам никуда не уезжать из города.
— С меня никто не брал подписку о невыезде.
— И тем не менее… Это в ваших интересах.
— Я бы хотела знать о результатах вскрытия.
— Я сообщу вам об этом.
— Буду признательна.
…Под рассеянными взглядами охраны, в одночасье потерявшей
хозяина и кормильца, мы покинули особняк. Ворота за нами захлопнулись наглухо.
— Хорошо погуляли, — не удержался Лавруха. —
Славно время провели. Ну и втравила же ты нас в историю, Кэт…
— Это есть ужас… Dreadful unlucky chance
[18]
, —
поддакнул Херри-бой. — Но что теперь будет с картиной?
Мы с удивлением воззрились на неистового в своей страсти
голландца.
— О чем ты думаешь, Херри? — укорил его
Лавруха. — Человек погиб… Да ладно, человек… У Катерины кот подох… пардон,
погиб… любимый. А ты опять с картиной!
Судя по всему, после коньячных возлияний на пляже Херри-бой
и Лавруха перешли на “ты”.
— Я думаю… Может быть, уместно поговорить о картине с
матерью покойного? Может быть… Голландцы были бы счастливы.
Я не могла говорить обо всей Голландии, но то, что Херри-бой
будет счастлив, — в этом не было никаких сомнений.
— Слушай, Херри, — такой шкурный интерес к картине
озадачил даже Лавруху. — А может, это ты парня замочил по средневековым
рецептам? К картине подбираешься? Truly?
Херри-бой не был особенно силен в русском сленге, но общий
пафос Снегиря все-таки дошел до него. Херри пошел пятнами, а на глазах
выступили совершенно детские слезы.
— Очень плохо так думать.
— Ну ладно, пошутил я. Пошутил…
Пока Лавруха препирался с Херри-боем, совсем рассвело.
Тягостная ночь осталась позади, и только теперь я поняла, как вымоталась. Я
присела на чемодан, который волокла всю дорогу (ни одному из мужчин не пришло в
голову взять его у меня), и опустила голову в колени. Лавруха встал передо мной
на корточки и осторожно коснулся волос.
— Успокойся, Кэт. Херри прав — ужасный несчастный
случай. Что теперь поделаешь?
— Ты не понимаешь, Лавруха…
— Все я понимаю. Но никто не виноват, что это
произошло. Благодари бога, что мы сами остались живы. И нас не расстреляли его
громилы. Без суда и следствия… Или ты успела влюбиться в него до умопомрачения?
— Не в этом дело…
— Вот что. Предлагаю пойти на залив и выкупаться. Жизнь
продолжается. Если хочешь, можешь пожить у меня. Пока все не утрясется.
— Не могу. Они должны звонить. Ты же сам слышал…
— Тогда я у тебя поживу. Проводим нашего доброго друга из
Голландии. — Снегирь фамильярно ткнул крупнейшего специалиста по
творчеству Лукаса ван Остреа в бок. — И займемся приятными формальностями.
Нам еще нужно денежки получить, если ты не забыла.
Совсем забыла, Лавруха. Со всеми этими смертями я забыла о
деньгах, которые мы выручили за “Всадников Апокалипсиса”. Деньги. Деньги
помогут мне избавиться от воспоминаний. К тому же я искренне надеялась, что
никогда больше не увижу рыжую Деву Марию. Слишком уж кровожадной она оказалась…
— Возьми хотя бы мой чемодан, Лавруха. Совсем совесть
потерял.
— При одном условии: если мы сейчас же пойдем и
выкупаемся. Смоем с себя всю эту грязь. — “Вся эта грязь” прозвучало в
Лаврухиных устах как “Весь этот джаз”, с бесшабашностью и упором на
синкопу. — Появимся в Питере чистенькими.
Он согнал меня с чемодана, легко поднял его и затрусил к
пляжу. Херри-бой и я поплелись за ним.
Когда мы приблизились, Лавруха уже стоял в воде по колено и
обдавал себя водой. Я поморщилась: Лавруха никогда не следовал моде на нижнее
белье и предпочитал сатиновые семейные трусы всему остальному.
— Присоединяйтесь, — крикнул он.
Херри-бой помотал головой (очевидно, он не доверял
экологическим характеристикам Финского залива), а я вошла в воду прямо в
платье. Спустя минуту я уже плыла рядом с Лаврухой.
— Ну как? — спросил он. — Хороша водичка?
— Ничего себе.
— Первый раз купаюсь за последние два года.
Поразительная все-таки штука жизнь.
— Что ты думаешь обо всем этом, Лаврентий? —
отплевываясь от воды, спросила я.
— А что я должен думать?
— Эта смерть — она не кажется тебе странной?
— Не знаю… Люди всегда безмерно удивляются, когда
умирают.
— Быкадоров, а потом Леха. А если учесть то, что мне
рассказал Гольтман…
Лавруха перевернулся на спину и несколько минут плыл молча.
— Ты что, действительно считаешь, что это картина убила
их?
— Я не знаю… Тогда я не все рассказала тебе. Я ведь
тоже не могла сначала попасть в Жекину спальню. Быкадоров придвинул к двери
трюмо.
Мое неожиданное признание не произвело на Снегиря особого
впечатления.
— Да, это странно.
— Более чем.
— В любом случае, мы можем строить только
предположения. А я не хочу строить предположения. Хочу строить себе мастерскую
— где-нибудь в Акапулько. И бабки мы приобрели с помощью этой картины. Нужно
уметь быть благодарными, Кэт.
— Помнишь, что написал Херри-бой в своей статье? Семя
дьявола.
— Значит, нужно уметь быть благодарными дьяволу… — в
чем, в чем, а в логике Лаврухе не откажешь. Почему бы и нет, в самом деле?
Бедный Пупик…
— На него два раза покушались, — неожиданно
сказала я.
