— Нет.
— И на берегу его нет? — риторический вопрос. Если
Жаик сидел у дома, значит, Леха обязательно должен был находиться в доме, этого
требовали правила безопасности.
— Что будем делать?
— Ломайте двери, — неожиданно для себя
скомандовала я.
Только теперь охранники обратили внимание на то, что рядом с
ними находится еще кто-то. И этот кто-то им активно не нравится. “Возвращалась
бы ты восвояси, в трущобы Гарлема”, — без труда читалось на их
физиономиях.
— Делайте, что она говорит, — казах все-таки
решился.
— Может, не стоит? — Андрей с сомнением осмотрел
высокие дубовые двери.
— Хозяин в доме, — тихим бесцветным голосом
произнес Жаик. — И я не видел, чтобы Он выходил.
— А если через кухню?..
— Он никогда не пользуется черным ходом. Он человек
привычки.
И все снова посмотрели на меня: я одна была вопиющим
нарушением всех правил. Разрушителем всех привычек.
— Слышали? — я непроизвольно отступила за спину
Жаика. — Тоже мне, телохранители. У семи нянек дитя без глазу…
Лучше бы я этого не говорила. Охранники синхронно сжали
кулаки и обрушили всю их мощь на дубовую дверь.
Она поддалась сразу. Или почти сразу. И снова меня посетило
ирреальное чувство уже виденного. Точно таким же образом я открывала дверь в
спальню Жеки, когда пыталась прорваться к Быкадорову. Только дверь была не из
мореного дуба, а из прессованного картона, обитого фанерой. И к ней было
придвинуто трюмо…
"Интересно, чем воспользовался Леха?” — совершенно
буднично подумала я, а поймав себя на этой мысли, вскрикнула. Я знала, что
увижу за дверью.
Единственная из всех.
Прямо за дверью послышался грохот, и охранники ворвались в
кабинет.
Маленькая изящная конторка из красного дерева, которую я
заприметила еще вчера, теперь валялась на полу. Должно быть, она была довольно
тяжелой, если учесть те усилия, которые прилагали охранники, чтобы прорваться
вовнутрь. Конторка оказалась придвинутой к двери — Леха тщетно пытался спастись
от внешнего мира.
Так же, как и Быкадоров.
А потом я увидела и самого Леху.
Он лежал на полу, у подножия картины. Софиты бесстрастно
освещали его обнаженное тело. Такое же совершенное, как и тело Быкадорова. В
ложбинке Лехиного позвоночника стоял непросохший пот, а скрюченные пальцы
впились в паркет. Ему не хватило всего лишь нескольких мгновений, чтобы войти в
картину… Нет, он не созерцал, как Быкадоров, он хотел обладать женщиной с
портрета. Я представить себе не могла, что внезапная смерть может таить в себе
столько страсти. И быть такой прекрасной. Я хотела мертвого Леху так, как
никогда не хотела Леху живого.
От этой преступной, противоестественной мысли мне стало
тошно.
— Прекрати орать, — как сквозь толстое стекло,
услышала я голос Андрея. Я орала? Я ору?..
— Выйди отсюда.
Я отчаянно замотала головой.
— Нет!..
Он легко справился со мной, отвел в угол и почти бросил в
кресло. Отсюда мне была хорошо видна сцена жертвоприношения: Жена Апокалипсиса
с полустертыми складками на мантии и ее несостоявшийся любовник. Остальные —
живые — фигуры совсем не вписывались в композицию. Кто-то из охранников бешено
щелкал телефонными кнопками, остальные окружили тело хозяина растерянным
полукругом.
— “Скорая”?.. Это “Скорая”?.. Жаик присел на корточки
перед телом хозяина и осторожно коснулся пальцами его шеи.
— Не нужно “Скорую”… Он мертв.
Мертв.
Я истерически засмеялась. Жаик неторопливо поднялся, подошел
ко мне и наотмашь ударил меня по щеке. Это возымело действие: я сжалась в комок
и затихла.
— Ничего здесь не трогать. И всем выйти из кабинета.
Андрей, позови Юхно.
Юхно. Я запомнила золотое тиснение на визитке, врученной мне
несколько часов назад, когда Леха был еще жив и утверждал, что я дивно хороша…
Но в самый последний момент предпочел мне “Рыжую в мантии”. Предпочел мне —
меня… А Владимир Николаевич Юхно был директором частного охранного предприятия
“Орел”.
Орел — одно из четырех животных Апокалипсиса. Лукас ван
Остреа был бы доволен.
— Забери ее отсюда, — кивнул Жаик в мою сторону. Я
еще глубже вжалась в кресло и вцепилась в подлокотники.
— Ну, не знаю… — с сомнением произнес Андрей.
— Ладно. Пусть остается. Позови Юхно и принеси воды…
Этой…
Андрей исчез за дверью, и мы с Жаиком остались одни в
огромном кабинете. Он деловито обшарил поверхность наглухо закрытого окна с
таким же пуленепробиваемым стеклом, что и в спальне. Я знала об этом. Еще
вчера, раздувая жабры, Леха поведал мне, что его особняк охраняется так же, как
резиденция президента “Бочаров ручей”.
Оставив в покое окно, Жаик переместился к картине и принялся
внимательно рассматривать ее, затем коснулся варварским плоским пальцем
поверхности.
— Не надо… — слабым голосом попросила я.
— Чего — “не надо”? — он даже не обернулся.
— Не трогайте картину… Это Остреа. В два прыжка он
оказался возле моего кресла и поставил ногу в легком ботинке мне на колено.
— Мне плевать, что это Остреа, или как там его… Ты
видишь, мой хозяин мертв. А еще сорок минут назад он был жив и здоров. И я хочу
получить от тебя объяснения.
— От меня?
Чутье не изменило ему: я была единственной, кто имел самое
полное представление о картине. И о той жатве, которую она собрала. Я знала о
“Рыжей в мантии” больше, чем кто-либо другой. И все-таки меньше, чем Леха и
Быкадоров. Но я была жива, и поэтому не могла претендовать на абсолютность
этого знания.
— Я слушаю, — поторопил меня казах.
— Мне нечего сказать. Оставь меня в покое.
— Почему ты решила, что нужно ломать дв??ри?
— Я не знаю… Ты сам это решил.
— Все было хорошо, пока не появилась ты. Ты в доме
сутки, а хозяина уже нет в живых.
— Ну и что? — я медленно начинала приходить в
себя. — Ты не сможешь обвинить меня в его смерти, как бы ни старался.
Дверь ведь была закрыта изнутри. Задвинута мебелью, правда?
Казах скрипнул зубами; больше всего ему хотелось бы сейчас
привязать меня к лошадям и стегануть их по крупу. Только куски моего мяса могут
хоть как-то удовлетворить его. И накормить его скорбь. Он был искренне привязан
к хозяину, он был предан ему, как только может быть предан восточный
человек, — я это видела. И он видел, что я вижу. Обычная бесстрастность
изменила ему, но он ничего не мог с собой поделать.
