На все руки от скуки. И швец, и жнец, и на дуде игрец.
Интересно, сколько он платит за ночь?
Ни в какую Капеллу я идти не собиралась, но самым
необъяснимым для себя образом ровно без пяти семь уже торчала у входа в
Капеллу. Ждать не пришлось: Алексей Алексеевич Титов оказался пунктуальным
человеком.
Ко мне подошел все тот же азиат из его охраны и, почтительно
склонив голову, предложил следовать за ним.
— Какой у вас пояс? — спросила я. Азиат,
надменный, как лорд Адмиралтейства, непонимающе уставился на меня.
— Карате или айкидо? А может быть, борьба сумо?..
Так ничего и не ответив, азиат провел меня в переполненный
зал.
Алексей Алексеевич уже поджидал меня, демократично устроившись
в пятом ряду. Охрана маячила тут же — справа и слева, спереди и сзади — с
выражением профессиональной скуки на лицах. Я плюхнулась в кресло по левую руку
от Титова. Кресло по правую занимала какая-то старая грымза.
— Здравствуйте, Катя! — приветливо поздоровался
Титов, обнажив два ряда великолепных фарфоровых зубов
— Здравствуйте, — ничего более оригинального я
придумать не могла.
— Познакомьтесь, это моя мама, Агнесса Львовна.
Грымза повернулась ко мне и протянула сухую лапку, унизанную
бриллиантами. Теперь я поняла, почему лицо Титова показалось мне смутно
знакомым: он был похож на свою мать.
А уж забыть ее физиономию, растиражированную телевидением и
прочими, весьма достойными средствами массовой информации, было невозможно.
Агнесса Львовна Стуруа, известная правозащитница и член
Хельсинкской группы, активный участник общества “Мемориал”. Более нелепого
альянса, чем мать и сын, капиталист и бессребреница, и придумать было
невозможно. Я едва удержалась от улыбки, но протянутую мне лапку все же пожала.
Агнесса прошипела что-то вроде “Очень приятно”, обнажив такие же фарфоровые,
как и у сына, зубы. Ей совсем не было приятно, в гробу она меня видела,
очередную шлюшонку ее любвеобильного Лешика, но положение обязывает.
— Вы поклонница духовной музыки? — светски
спросила Агнесса.
— Предпочитаю трэш, хип-хоп и техно, — ответила
я. — Вы позволите программку, Алексей Алексеевич?..
Уткнувшись в программку (“регент Этери Коходзе, молитву
читает Джони Джанджалашвили”), я исподтишка наблюдала за известной правозащитницей.
Лицо ее, унавоженное дорогой косметикой; лицо, потрепанное классовыми боями .с
агентами КГБ и ночными попойками с агентами ЦРУ, являло собой настоящее
произведение искусства. Лукас ван Остреа остался бы доволен такой натурщицей. В
его полотнах она заняла бы достойное место старухи, напялившей на себя маску
молодой женщины.
Персонификация Лжи, сказал бы младший Гольтман, специалист
по сюжетам и символам.
Все первое отделение я не могла сосредоточиться на
грузинских духовных песнопениях: мне мешали волны скрытой ненависти, идущие от
Агнессы, и тупые затылки охраны, окружавшие меня со всех сторон. Поэтому
последнюю вещь перед антрактом — “Рождество твое нетленно есть, Дево”, я
восприняла с энтузиазмом. Интересно, чем займет меня в коротком перерыве Алексей
Алексеевич?
В антракте мы просочились в буфет, часть которого была
предварительно оцеплена охраной Титова. Он заказал шампанское и пирожные. Я
тотчас же принялась пожирать их.
— Ну как? — спросил Алексей Алексеевич, с
умилением наблюдая за мной.
— Вы всегда знакомите всех своих шлюх с мамой? —
спросила я, заталкивая в рот остатки крема.
— А вы думаете, что вы шлюха?
— Это вы так думаете.
— С чего вы взяли? — он даже не нашелся, что
ответить.
— Ну как же, приперлась сюда, а ведь могла не приходить.
Если бы мне, после десяти минут знакомства, предложил подобный культпоход
какой-нибудь кровельщик из жека, я послала бы его подальше.
— А меня?
— Вас не послала, как видите. Более того, нахожу вас
очень сексуальным.
— Правда?
— Большие деньги всегда сексуальны, — продолжала
вовсю откровенничать я.
Пока он соображал, что же мне ответить на такие убийственные
откровения, к нам присоединилась Агнесса Львовна.
— Вот, купила диски, — сказала она, мгновенно
оценив мизансцену: богатый простак и коварная соблазнительница. — Вам
понравился “Тропарь святым апостолам”, милочка?
— Я ничего не понимаю в духовной музыке. Должно быть,
это действительно красиво. Хотя и несколько однообразно.
Я залпом осушила свой бокал и подмигнула Агнессе.
— Скучаете по Советской власти, Агнесса Львовна?
Агнесса поджала свои неистовые, стертые многочисленными шпионскими поцелуями,
губы.
— Буду ждать тебя в зале, — сказала она сыну и в
сопровождении двоих охранников направилась в зал. Мне было отказано в праве на
существование.
— Ты не очень-то вежлива с моей матерью, — заметил
Титов.
— Ненавижу правозащитников, — совершенно искренне
ответила я. — А также американский империализм, НАТО и бомбежки Сербии. И
еще ненавижу, когда меня называют милочкой.
Изложив свои программные тезисы, я уставилась на Титова.
Если он проглотит и это…
Он проглотил.
— Еще шампанского? — спросил Титов, игнорируя
третий звонок.
— Пожалуй.
— Знаешь, что? Поехали в ресторан.
— К цыганам?
— Что-то вроде того.
— А как же церковные хоралы?
— Ты права, — в глазах Титова явственно
прочитывалось желание обладать рыжей хамкой здесь и сейчас. — Это
несколько однообразно.
И к тому же — присутствие страстотерпицы-мамаши, которая
явно мешает тебе углубиться в изучение моего тела.
Титов подозвал охрану, как подзывают породистых собак: сухим
пощелкиванием пальцами. Он что-то шепнул на ухо своему азиату. Тот коротко
кивнул и исчез из поля зрения.
— Ну что, едем?
— Раз уж я пришла в Капеллу, то от ресторана не
откажусь. Оттянемся по полной программе, — я с трудом удержалась от
циничного “деньги вперед”.
Бедная Агнесса Львовна!
Мы вышли из Капеллы в сумерки, еще дышащие дневным зноем.
Телохранители вполне профессионально придерживали нас, пока азиат не обшарил
глазами прилегающую к Капелле площадь и не проверил представительский
“Мерседес” Титова.
— Бедный ты, бедный, — сказала я Титову. — Не
хотела бы я быть твоей женой. Каждый раз трястись перед банальной посадкой в
автомобиль…
— Я пока не предлагаю тебе быть моей женой. Какую кухню
ты предпочитаешь?
— Мне все равно. Я же не жрать с тобой еду!
