— Что показало вскрытие? — строгим прозекторским
голосом спросила я.
— Он умер от инфаркта. Таково было официальное
заключение. Но я… Я знал, что это картина убила его.
Быкадоров умер от инфаркта, Аркадий Аркадьевич Гольтман умер
от инфаркта — ничего не скажешь. Дева Мария подвизается на неблагодарном
поприще серийного убийцы.
— Вы считаете меня сумасшедшим? — облизав
пересохшие губы, спросил у меня Иосиф Семенович.
— Почему же… А что было дальше?
— Я спрятал эту картину. Поклялся себе никогда ее не
видеть, никогда не смотреть на нее. Я спрятал ее на чердаке, среди старого
хлама. Быть может, я совершил кощунство по отношению к произведению искусства.
Но это не было произведением искусства…
О, как ты ошибаешься, Иосиф Семенович! Это произведение
искусства, да еще какое!
— Это не было произведением искусства, — упрямо
повторил Гольтман. — Произведение искусства не может убивать, оно
создается совсем для другого.
И здесь ты ошибаешься. За право обладать ценностями люди
истребляли друг друга веками, разве в твоем бестиарии нет комментариев по этому
поводу?
— А потом была эта жуткая кража… Знаете, выскажу
крамольную мысль. Я даже обрадовался, когда исчезла и эта картина. Я посчитал
это провидением. Ее не найдут? — он молитвенно сложил руки на груди.
— Не знаю, — вот он, мой звездный час! — А вы
бы не хотели видеть ее в своей коллекции снова?
— Нет! Рано или поздно я вернулся бы к ней. И умер бы
такой же страшной смертью, как и дядя… Вы ведь эксперт? Вы имеете дело с
картинами…
— Похищенными картинами, — осторожно добавила
я. — И если мы найдем ее, то обязательно вам вернем. Таков закон.
Тело Гольтмана, и без того тщедушное, опало, как будто все
органы — от сердца до селезенки — сбились в кучу и теперь дрожали от страха.
— Таков закон… — повторил он. — Но ведь я могу
отказаться от нее…
— И даже ее цена вас не остановит?
— Мне плевать, сколько она стоит. Я и так обеспечен
сверх меры, наследство дяди было сказочным подарком… Через неделю меня не будет
в стране, я уезжаю в город, который нравился мне всегда и где я смогу наконец
спокойно заняться исследовательской работой. Готика, вы понимаете, готика — вот
все, что меня интересует. А Эссен — это готика. Я хочу дожить до старости и
успеть сделать все, что наметил. Я ничего не хочу больше слышать об этой
картине…
— Но вы можете ее подарить, если когда-нибудь она
найдется, — ввернула я. — Передоверить право наследования.
— Я не могу… От этой картины исходит опасность… Я не
хотел бы, чтобы еще кто-то…
— Этот вопрос можно решить, — о такой удаче я и
мечтать не могла. Затравленный интеллектуал, начитавшийся средневековых
религиозных теософов, архивная крыса, владелец карманных аллегорических
животных, готов избавиться от Лукаса Устрицы любой ценой. — Если картина
будет найдена…
Мягкие волосы на макушке Гольтмана задрожали.
— …если картина будет найдена, я могу заняться ей. При
условии, что вы доверяете мне все правовые действия, с ней связанные.
— Вы отчаянный человек, — Гольтман снова близоруко
прищурился. — Через неделю меня не будет в стране, меня ждет Эссен. И я
жду его — как манны небесной…
— Отлично, — я тотчас же прервала его приторно-сладкий
поток слов. — Вы согласны, Иосиф Семенович?
— Право, не знаю…
— Вы избавляетесь от головной боли, а все последствия я
беру на себя, — уламывала я мнительного ученого.
— Вы думаете?
— Что тут думать? Сейчас составим бумагу, потом заверим
ее у нотариуса. Вы уезжаете в Эссен свободным и богатым человеком.
— Ну, хорошо, — сказал наконец он.
Я с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не задушить
Гольтмана в объятьях: путь свободен, отныне только зеленый свет, через
несколько вшивых месяцев мы будем обеспечены до конца дней своих!
— Что я должен делать?
— Я составлю соглашение, вы подпишете его. А потом
отправимся к нотариусу. Вы располагаете парой свободных часов?
— Конечно. Я только найду очки и переоденусь.
— Вот и отлично. А я набросаю проект. У вас есть ручка
и бумага?
Гольтман сунул мне стодолларовый “Монблан” и несколько
листов хорошей писчей бумаги. Спустя десять минут документ был готов. По нему я
являлась доверенным лицом И.С. Гольтмана (непозволительная наглость с моей
стороны) и брала на себя все обязательства по продаже картины “Рыжая в мантии”
неизвестного автора. Поставив последнюю точку, я завернула колпачок ручки,
качнула голову китайского болвана и принялась внимательно изучать внутренности
комнаты.
Я успела дойти только до каминной полки, когда появился
облаченный в тройку Иосиф Семенович. Выглядел он торжественно: именно такие
тройки практикуются на свадьбах и похоронах.
— Все готово, Иосиф Семенович. Я внесла свои паспортные
данные. Вы ведь даже не посмотрели — ни их, ни лицензию, ни документы от Союза
художников. Вы слишком доверчивы.
— Каюсь, не люблю бумажек. Люди должны доверять друг
другу. Вы ведь пришли не для того, чтобы облапошить меня, правда?
— Правда, — я даже не покраснела.
— Вот и отлично, — он присел рядом со мной и вынул
из кармана очки с толстыми линзами: бедняга, он действительно был почти
слеп. — Слава богу, наконец-то их нашел… Они лежали в ванной, представьте
себе. Извините, что заставил вас ждать.
— Ну что вы! — я готова была сидеть здесь сутками,
лишь бы заполучить Деву Марию относительно законным способом.
— Где мне нужно расписаться?
— Вот здесь. Вы взяли паспорт и завещание?..
Гольтман водрузил очки на нос, пробежал глазами текст,
поставил трогательную закорючку и мельком взглянул на меня. И больше уже не
отрывался от моего лица.
Сначала я даже не поняла, что произошло. Глаза Гольтмана за
толстыми стеклами очков наполнились ужасом и едва не вылезли из орбит, плохо
выбритые щеки посинели, и мне показалось, что он сейчас умрет.
— Что с вами, Иосиф Семенович? — я невольно
потянулась к нему.
Гольтман отшатнулся от меня, как отшатываются от
омерзительной гадины.
— Я знал… Я знал, что ты придешь убить снова, что ты не
оставишь нас в покое…
— Что с вами? — я снова попыталась придвинуться к
нему, но он сполз с оттоманки, бухнулся на колени и поднял руки, худые и
бледные.
— Я знал, что ты вернешься, рыжая бестия… Я чувствовал
это…
Рыжая бестия… Неожиданная догадка поразила меня, и я с
трудом удержалась, чтобы не рассмеяться: портретное сходство с Девой Марией,
вот о чем я забыла. “Рыжая в мантии” была точной моей копией, а он не мог
разглядеть моего лица, пока не надел очки. А когда разглядел — страшно
испугался. Испугался по-настоящему. Сумасшедший книжный червь, жучок-короед,
готовый источить готику Эссена вдоль и поперек. Все происходящее выглядело
смешно и пугающе одновременно. Он действительно меня боится, боится до смерти,
он верит в черную магию картины. Что ж, тем лучше, не мытьем так катаньем. Я
всегда была изворотлива, еще в академии я добывала зачеты самыми невероятными
способами. Недаром Жека зовет меня авантюристкой.
