— Буду признательна, — зеленый чай я ненавидела
лютой ненавистью.
Иосиф Семенович посмотрел на меня с любовью.
— Сейчас мало кто знает толк в зеленом чае. Он создан
для гурманов.
— Не могу с вами не согласиться, — руки мои так и
тянулись к папке. — Если вы не возражаете, я просмотрю бумаги.
Две миниатюры, витражный проект ван Альста и картины без
указания авторства. Но их оказалось не две, а три. Должно быть, Марич ошибся, когда
перечислял украденные ценности. Мне было наплевать на миниатюры и даже на
картонку ван Альста. Совсем другое интересовало меня. И я сразу же нашла то,
что меня интересовало. “Рыжая в мантии”, вот под каким именем проходила Дева
Мария!.. Я вдруг испытала чувство жгучей ненависти к очкастому счастливчику. Но
чем дольше я изучала бумаги, тем в большее недоумение приходила. И миниатюры, и
злосчастный ван Альст, “Снятие с креста” и даже “Отдых на пути в Египет”
неизвестных авторов семнадцатого века школы Рубенса были описаны с чисто
еврейской основательностью.
В записях было указано все, вплоть до малейших деталей,
кракелюров
[13]
и механических повреждений поверхности. К
реестру каждой вещи были приложены фотографии. Вот только “Рыжая в мантии”…
Ни единого слова, кроме порядкового номера в общем перечне.
Одна-единственная строка, против которой стоял вопрос.
Пока я размышляла над этим удивительным обстоятельством,
явился Гольтман с чайником и маленькими фарфоровыми чашками.
— Ну как? — спросил он, разливая зеленую бурду в
коллекционный китайский фарфор.
— У вас уникальная коллекция, — совершенно
искренне сказала я.
— Дядя собирал. Он был одержимым человеком.
— А вы?
— Знаете, я вряд ли смогу достойно продолжить его дело.
Барокко всегда казалось мне слишком помпезным стилем. Готика — вот что меня
привлекает.
А он милашка, этот Иосиф Семенович! И дремучий аскет —
только аскетам могут нравиться вытянутые ступни готики.
— Куда вы уезжаете?
— Я уже говорил следователю… В Эссен, на постоянное
место жительства. Мне предлагают хорошую работу.
Милашка и дурак. Имея такой Сезам на дому, такие копи царя
Соломона, можно не работать до конца дней своих. Положительно, Иосиф Семенович
был выбракованной овцой в прагматичном еврейском стаде.
— Пейте, прошу вас. Заварен по старинным тибетским
рецептам.
Я отхлебнула из чашки и даже не поморщилась.
— Божественный вкус. Такой же божественный, как и ваша
коллекция. Надеюсь, скоро она будет восстановлена полностью.
— Это было бы замечательно.
— С вашего позволения, Иосиф Семенович… Нас интересует
одна картина. К сожалению, она не описана. Я имею в виду “Рыжую в мантии”…
Гольтман поперхнулся чаем и покраснел так, как будто я
сказала что-то непристойное. Нет, я была не совсем точна в определении: в
глазах Иосифа Семеновича промелькнул легкий ужас.
— Почему… почему вы спрашиваете о ней?
— Потому что она была украдена.
— Но ведь… я не указал ее….
— Что значит — не указали? — удивилась я.
— В списке похищенного ее не было.
Ты трижды дура, Кэт! Но кто мог предположить, что у
Гольтмана странные отношения с доской. Такие странные, что он даже не хочет
афишировать ее похищение. В любом случае картина принадлежит ему. Ему и его
покойному дяде. Интересно, кто поставил вопрос против названия картины? И
почему нет ее описания?
— Как вы узнали, что она украдена? — не отставал
от меня Иосиф Семенович.
— Компетентные органы ведут сейчас оперативную
разработку одного нерного антиквара. Есть сведения, что некоторые вещи из
украденной коллекции могут быть у него.
— Не поймите меня превратно… Но я вообще не связывал
эту картину с ограблением. Час от часу не легче!
— Почему?
— Она хранилась совсем в другом месте. Не там, где все
остальные похищенные ценности. Я не мог предположить, — Гольтман вдруг
прикусил язык. — Ее нашли?
— Пока нет, но…
— Слава богу! — невыразительное лицо Гольтмана
пошло пятнами.
— Я не понимаю вас…
— Я надеюсь, что эта картина никогда не будет
найдена, — Иосиф Семенович близко придвинулся ко мне, и я явственно
почувствовала запах магнезии, исходящий от его волос. Магнезии и валерьянки.
Рука с чашкой повисла как плеть, и несколько капель чая пролилось на мой
костюм.
Гольтман не заметил этого.
— Мы постараемся вернуть ее вам. И в самом ближайшем
времени, — я осторожно отвела от себя руку с чашкой.
— Вы не знаете. Почему вы ей заинтересовались? Именно
ей?
— Я уже говорила вам. Эта картина…
— …эта картина убила дядю, — выдохнул Иосиф
Семенович.
Ничего себе поворотец! Чтобы собраться с мыслями и выбрать
верный тон, я качнула голову болванчика. Влево-вправо, влево-вправо, узкие
глазки, узкий ротик — все ли ты делаешь верно, Катька, Катенька, Кэт, Катерина
Мстиславовна? И не будешь ли ты гореть в аду за свое вранье?..
— О чем вы говорите, Иосиф Семенович? Вы же трезвый
человек…
— Хорошо. Я объясню… Я не стал рассказывать следователю,
потому что меня сочли бы за сумасшедшего. Я думал, что избавился от нее
навсегда.
— Надеюсь, мы сумеем вернуть ее.
— Нет. Никто не требует от вас такого рвения, —
Гольтман попытался взять себя в руки. — Я бы предпочел никогда не то что
не видеть, но и не слышать о ней.
— Даже если ее рыночная цена составит несколько сот
тысяч долларов?
— Сколько бы ни стоила. Это проклятая картина. Она была
у дяди всего лишь месяц. И она его убила.
— Насколько я знаю, он умер от инфаркта.
— Какая разница, от чего он умер… Мы не были особенно
близки с ним. Дядя Аркаша был вообще замкнутым человеком. Его семьей были его
картины, он был одержим ими. Но особая привязанность… Нет, он не был привязан
ни к чему, он продавал и покупал, загорался и охладевал. Он никогда не был женат
— его картины были его гаремом. Иногда он от них избавлялся, как избавляются от
надоевших наложниц. И тотчас же покупал новые. Он был чрезвычайно влюбчивым
человеком.
— Очень странный вид влюбленности, вы не находите?
— Он вообще был своеобразным человеком. В прошлом году
его пригласили на Рождество — в маленькую деревеньку под Кингисеппом, кажется,
она называется Лялицы. Там живет его старый друг по Корабелке, какой-то
отошедший от дел публицист. Мизантроп, каких мало, ненавидит людей, потому-то и
уехал из Питера много лет назад. Оттуда дядя Аркаша и привез картину.
