От картины шло странное тепло — или все дело в лампах,
которыми она была окружена? Я не могла избавиться от мысли, что картина дышит и
ноздри лошадей вибрируют.
— Мать твою, они же сейчас нас растопчут… — Лавруха
ухватился за меня.
Они действительно хотели нас растоптать, они сделали бы это
немедленно, если бы клетка картины не останавливала бы их. В глазах всадников,
в глазах их коней, в их развевающихся гривах было столько божественного гнева,
что я невольно отступила.
— Победоносный на белом коне. Война на рыжем коне.
Голод на вороном коне. Смерть на бледном коне. И Ад следует за ним… — голос
Ваньки звучал в ледяной пустоте.
Мне показалось, что бледный конь смерти повернул
голову, — и в его зрачке блеснула устрица.
Знак Лукаса ван Остреа.
Картина втягивала нас как воронка, я не знаю даже, сколько
мы простояли над ней. Детали изображения змеями переползали в нас, чтобы
навсегда там остаться. Первым очнулся Снегирь.
— Пойду за водкой… — пролепетал он.
— Я с тобой, — тотчас же присоединилась к нему я…Уже
в подворотне нас догнал Ванька.
— Решил составить вам компанию, — пряча глаза,
сказал он.
Лавруха остановился, задрал подбородок к ясному, уже
налитому зноем небу, и расхохотался.
— Испугался, да? Боишься остаться с Ними наедине?
Признайся, Иван Теодорович!
— Не испугался…. Но все равно, как-то не по себе… —
Ванька поскреб затылок.
— Вот что, — я видела их насквозь: и Ваньку, и
Снегиря. — Давайте уж будем откровенными до конца. Ты ведь тоже чувствуешь
себя не в своей тарелке, Снегирь. Иначе бы не побежал за водкой. Верно?
— Ну, допустим, за водкой я готов бежать всегда…. А в
общем, ты права, Кэт, Как-то муторно, вдруг о душе стал думать… Ая, между
прочим, даже некрещеный… И склонен к материалистическому взгляду на мир. Не
нравится мне все это.
— Ладно. Остановимся на том, что мы, три взрослых
человека, испугались и сбежали.
Где-то вдалеке, за домами, раздались глухие раскаты грома.
Впечатлительный Ванька вздрогнул, а совсем не впечатлительный Снегирь коротко
хохотнул.
— Как вы думаете, что это может быть? — спросила
я.
— Всадники Апокалипсиса стучат в нашу избушку и вопят
“Отдай мое сердце”! — Лавруха, по правилам давно забытой детской игры,
ухватился за меня. Я вскрикнула от неожиданности.
— Не надо так шутить, Лаврентий, — тихо сказал
Ванька. — Картины живут своей жизнью, о которой мы ничего не знаем. И еще
неизвестно, что у них на уме.
Ванька и Снегирь напились. Тут же, в мастерской, под
испепеляющими взглядами всадников. Не пила только я. Я просто не могла пить,
находясь рядом с бешеными тысячами долларов. Ясно, что долго хранить в тайне
“Всадников Апокалипсиса” не удастся, слишком велика их ценность. Да и капитан
Марич совсем не зря ходит вокруг меня кругами. Тут же, под богатырский храп Снегиря
и тонкое посапывание Ваньки, я принялась набрасывать план действий на ближайшие
несколько дней. Спустя час он был сформирован и в окончательном виде выглядел
следующим образом:
1. Уточнить, не являлась ли картина чьей-либо собственностью
до того, как она оказалась у Быкадорова.
2. Если в ближайшее время никто не предъявит прав на
картину, необходимо заняться ее предпродажной подготовкой.
Насчет продажи картины у меня были свои, далеко идущие
планы. В начале сентября в городе должен состояться крупный аукцион, и
“Всадники Апокалипсиса” могут стать самым запоминающимся лотом, самым ярким
бриллиантом в короне.
Далее следовали пункты об экспертной оценке картины и
определении ее рыночной стоимости. Последний же пункт выглядел совсем уж
романтически-неприлично: МЫ БОГАТЫ.
Я нисколько не стыдилась его, ведь это означало процветание
галереи, покупки дорогих картин, Итон или Кембридж для крестников-двойняшек и
торжественный ресторанный обед с Лаврухой и Жекой где-нибудь недалеко от
Елисейских полей.
Я обязательно закажу себе бадью устриц.
И прощай, полунищее существование, дешевое белье, купленное
у хитроглазых осетинок на рынке. Прощайте, долги по аренде галереи и польская
косметика. Прощай, шаурма из собачатины, и здравствуй, бадья с устрицами!
Но до бадьи устриц было еще слишком далеко: мой план мог
полететь под откос, подорвавшись на первом пункте.
А если картина действительно принадлежит племяшу-наследнику
покойного Аркадия Аркадьевича? Я мысленно показала ему средний палец и
задумалась. Решение, к которому подталкивала меня моя авантюрная и
беспринципная половина, выглядело на редкость простым и кощунственным: ведь я
имела на руках не одну картину, а две! Даже если рыжая бестия принадлежит
Гольтманам, то никто и слыхом не слыхивал о “Всадниках Апокалипсиса”. Следовательно,
и продавать можно только всадников. А себя, любимую, рыжую и прекрасную, можно
замазать маслом.
От такого святотатства у меня даже зашевелились волосы на
голове. Нет, по зрелому размышлению, я на это не способна. Ни по этическим, ни
по эстетическим соображениям. Рано или поздно Дева Мария всплывет, поскольку
вечная жизнь ей гарантирована самим богом. И тогда скандала не избежать. Со
мной просто никто не станет иметь дела. Никто, не говоря уже о серьезных
заказчиках. Нужно оставить все как есть и отправляться на охоту за головами
гипотетических владельцев картины.
Рубикон должен быть перейден.
* * *
Вот уже час я сидела в маленьком уличном бистро напротив
дома Гольтмана. На мне был строгий деловой костюм (одолженный у Жеки), а
переносицу украшали очки (взятые напрокат у Ваньки Бергмана). Все это должно
было придать мне чопорный вид, который так располагает к себе владельцев
крупных коллекций, пугливых, как енотовидные собаки.
Стратегия и тактика была выработана в стареньком “Москвиче”
Лаврухи. Он нашел мою идею культпохода к наследнику Гольтмана далеко не
блестящей, но смирился с ней, как с неизбежным злом. Последние три дня мы
осторожно прощупывали всех серьезных коллекционеров — и все они оказались
счастливо непричастными к “агшса теа”.
Последний рывок — и путь к обладанию картиной будет открыт.
Или мы свалимся в пропасть.
— Ну, как я выгляжу? — спросила я у Лаврухи и
спустила очки на кончик носа.
— Чересчур фривольно. Под музейную крысу ты не
прокапаешь. Тем более под работника прокуратуры.
— Я не собираюсь канать под работника прокуратуры. Я
хочу выяснить у него, что скрывается под термином “работы без указания
авторства”, только и всего. Вполне невинно.
— Да уж, невинно… Ну, хорошо, а вдруг окажется, что
наши Всадники все-таки принадлежали Гольтману?
— Тогда я просто куплю у него эту картину. Поплачу ему
в жилетку, скажу, что эту картину принесли к нам в галерею на оценку…
