Мне с трудом удалось оттащить Лавруху — и то после того, как
я обдала его остатками шампанского. Руки Снегиря разжались, и он всей тушей
рухнул на пол. Ванька же, скуля, отполз в дальний угол и затих.
— Черт, что это было, — замычал Снегирь. — Я
тебя чуть не убил… Помутнение какое-то.
— Ничего себе, помутнение, — сглотнул Ванька.
— Ничего не могу понять… Мальчики кровавые в
глазах, — Лавруха все еще не мог прийти в себя.
Я обернулась на картину. И снова мне показалось, что ресницы
рыжеволосой Девы Марии дрогнули. Или это была просто игра света?
— Ладно, — я попыталась примирить
дураков-реставраторов. — Будем считать инцидент исчерпанным и отнесем его
на счет нервного потрясения. Не каждый день к нам в руки такие полотна плывут.
— Вот именно…. Прости меня, Ванька.
— Я не сержусь, — щуплый Бергман всегда обладал
кротостью матери Терезы. И всех более ранних святых, вместе взятых.
— Идиоты. Вот так посмотришь на вас и уверишься в
“пробном камне антихриста”. Должно быть, эта картина действительно как-то
влияет на людей…
— Скажешь тоже! — Снегирь поморщился и снова
воззрился на Ваньку. — Поможешь мне снять слои?
— Конечно, — Бергман почти успокоился и снова
водрузил очки на нос.
— Отлично. Ты, Кэт, можешь отправляться спать. А мы
тебе завтра позвоним.
— Ну уж дудки, — возмутилась я. — Во-первых,
я тоже хочу присутствовать на этом историческом событии. И, во-вторых, должен
же кто-то за вами присматривать, иначе вы друг другу кадыки повырываете.
Мое предложение было воспринято благосклонно.
— И когда вы собираетесь начать? — спросила я.
— Прямо сейчас и начнем, — видно было, что Лав-
Рухе не терпится приступить к работе. — Ты пока можешь
подняться наверх, поспать часок. Все равно ничего интересного сейчас не будет.
Пока аэфтэшкой покроем, пока компресс, пока слой размягчится, пока краска
набухнет…
— И всего лишь часок? — недоверчиво спросила я.
— У Ваньки смывка новая, презент коллег из галереи
Уффици. Так что спи спокойно, дорогой товарищ. На заключительную часть драмы мы
тебя позовем. Сама понимаешь, реставрация — процесс интимный. “Камасутра” отдыхает.
Им все-таки удалось уломать меня. Им хотелось обладать
картиной безраздельно и без свидетелей, так, как обладают женщиной. Это было
очень по-мужски, и я не стала спорить. Я уважала чужие чувства.
Прихватив “Вестник Британской Академии”, заложенный на
странице со статьей о Лукасе ван Остреа, я отправилась наверх, на второй этаж
мастерской, в крошечную монашескую келью Ваньки. Забравшись с ногами на
кушетку, я открыла статью с пророческим названием “Deadly kiss”
[12]
.
Выглядит слишком уж романтично для такого консервативного
издания. Фамилия автора не очень-то смахивала на английскую, некий
Ламберт-Херри Якобе. Я перевернула несколько страниц и заглянула в комментарии:
Ламберт-Херри оказался довольно молодым человеком и — по совместительству —
директором музея Мертвого Города Остреа.
С фотографии на меня взирала типичная голландская,
кисло-интеллигентская морда: круглые очочки и такой же круглый подбородок.
“Deadly kiss” оказался слишком сложным для моего бытового английского; хорошо
еще, что полиглот Ванька успел сделать подстрочник тех абзацев, которые
непосредственно касались биографии художника. Странная статья, смесь
панегирика, эссе и теософского трактата, сразу видно, что достопочтенный Ламберт-Херри
серьезно болен Лукасом Устрицей. Интересно будет посмотреть, как вытянется его
лицо, когда он узнает о существовании четвертой работы…
И узнает ли он об этом когда-нибудь?
Я вытянулась на жестком бергмановском ложе. Что-то внутри
мешало мне полностью насладиться триумфом первооткрывателя — как будто я стояла
на хрупком льду и под моими ногами неслышно ворочалась бездна. Нет, это не
связано с “пробным камнем дьявола”, я всегда была кондовой реалисткой. Чертов
Марич маячил за моей спиной, вот кто. Пока не будет окончательно выяснено
происхождение картины, я не успокоюсь. Ведь не могла же она быть фамильной
ценностью фартового вора Быкадорова, в самом деле!.. Я вдруг подумала о том,
что Снегирь прав, — если все сложится удачно и звезды встанут именно так,
как они стоят сейчас в рыжих волосах Девы Марии, доску можно выставить на
аукцион.
Почему бы и нет?
Наверняка найдутся ценители, особенно если снабдить картину
соответствующим пресс-релизом. А это не одна сотня тысяч долларов. С нищетой
будет покончено навсегда, я смогу поднять галерею, скупить на корню лучших
художников, выйти на международный уровень и крупно играть. Играть — вот чего я
хотела больше всего. Играть и выигрывать. И потом, мы так похожи с моделью
Лукаса, это еще больше увеличит мои шансы.
Интересно, нет ли у меня родственников в Голландии?..
Ни тетка, после смерти которой мне досталась квартира на
Васильевском, ни мама, до сих пор живущая в Самарканде, ничего мне об этом не
говорили. И про своего отца я слышала только байки: он утонул в арыке через
полгода после моего рождения. А вдруг он был голландцем и его всегда тянуло к
устрицам?.. Устрицы в арыке, неплохой сюжет…
Мне расхотелось оставаться одной наверху, и я решила
спуститься в мастерскую.
…Лавруха, скрестив руки, стоял у стола, на котором теперь
лежала картина. Ванька аккуратно проглаживал компресс утюгом. Когда процедура
был закончена, он счистил взбухшую краску шпателем и снова наложил компресс.
— Ну, что? — шепотом спросила я у Снегиря.
— Третий слой… Совсем немного осталось, потерпи.
Манипуляции с компрессами и шпателем длились бесконечно.
Пальцы Ваньки крупно дрожали. Я, не отрываясь, смотрела на прямоугольник доски:
теперь он уже не был таким беспросветно глухим. Под тонкой пленкой, отделяющей
нас от пятнадцатого века, уже просматривались смутные контуры фигур. Отложив
шпатель, Ванька вооружился марлевым тампоном и аккуратно выбрал остатки самой
поздней по времени масляной покраски.
Все.
В час быка мы выпустили демонов наружу, еще не подозревая,
что они — демоны…
Последний слой был снят, и освобожденная из плена столетий
картина предстала перед нами, сверкая и переливаясь девственными, казалось,
только что наложенными красками. В жизни я не видела ничего прекрасней и
яростней.
Четыре фигуры на лошадях, темное пламя ада внизу,
раздавленные тени под копытами. От тишины, стоявшей в мастерской, у меня
лопались барабанные перепонки.
— Что это? — спросила я.
— Похоже на всадников Апокалипсиса, — судорожно
сглотнул Ванька. — Бог ты мой, он действительно великий художник…
