— Ты же занимаешься прерафаэлитами, — Динка отличалась
профессиональной искусствоведческой памятью.
— Именно поэтому! Не читала новых исследований о
влиянии Жана Белльгамба
[11]
и его последователей на “Братство
прерафаэлитов”? — тут же слепила горбатого я. Мне совсем не улыбалось
посвящать в свои последние перипетии кого бы то ни было.
Заручившись согласием Динки, я приступила к изучению всех
доступных мне материалов.
Эрмитажная коллекция голландцев не была особенно обширной,
иначе я просто утонула бы в потоке информации. И все равно, к ночи у меня уже
кружилась голова от обилия имен или подобия имен — Мастер женских полуфигур,
Мастер легенды о святой Марии
Магдалине, Брауншвейгский монограммист… Исследователям не
откажешь в логике — чего проще: собрать похожие по манере письма картины и
объединить их именем неизвестного автора. Интересно, как назовут художника,
если авторство так и не будет установлено? Мастер видения святой Екатерины? Или
Мастер скорбного финала святого Себастьяна?.. Я перерыла шестнадцатый век и
перешла к семнадцатому — но ничего хотя бы приблизительно похожего так и не
обнаружила. Я утешала себе тем, что анализ картины даст нам возможность хотя бы
приблизительно установить время ее написания. И тогда поле поиска максимально
сузится.
В любом случае остается надеяться только на Лавруху.
Но вечером Лавруха так и не объявился. Я слонялась по дому,
меланхолично пробовала читать, просмотрела пару дурацких детективных сериалов
по телевизору: сериальных убийц я угадывала с лету, капитан Марич вполне мог бы
зачислить меня на довольствие.
— Давай, звони, скотина! — заклинала я молчащий
телефон.
И Лавруха откликнулся.
Он позвонил в. половине второго и долго сопел в трубку.
— Ну? — спросила я.
— Ты сидишь? — хрипло пробубнил Лавруха.
— А что?
— Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительную
экспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.
Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не могла
ошибиться!…
— Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационные
мастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…
— Не мог раньше позвонить.? — я сразу же
возненавидела Снегиря. — До мостов пятнадцать минут…
— Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняй
свой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.
Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы и
выскочила из дому.
* * *
Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут.
Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадь
Труда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационных
мастерских.
— Давай, колись! — крикнула я ему, едва отпустив
машину.
— Не сейчас. Все будет происходить в торжественной
обстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.
— Кого?
— Тебя и картину.
Всю дорогу до ближайшего магазинчика “24 часа” и обратно
Снегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило
ходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала
бояться — как бы Лавруху не разнесло изнутри.
— Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять
минут, тебя хватит апоплексический удар, — припугнула я Снегиря.
— Уже хватил, — признался Лавруха. — Как
только Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральный
анализ.
— Так быстро? — удивилась я.
— Они получили новое оборудование, американское…
Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница,
Кэт!
…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не видела
его в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правилам
золотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струился
пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами со
специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.
А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительным
стеклом, стояла картина.
— А вот и мы, — сказал Снегирь и выстрелил в
потолок пробкой от шампанского.
— Я нашел, — Бергман обвел нас невидящим
взглядом. — Кое-что о нем. Последняя статья в “Вестнике Британской
Академии”.
— О ком? — я уставилась на Бергмана.
— Об авторе, — ответил за Ваньку Снегирь.
— Вы установили авторство?
— С очень большой долей вероятности. Девяносто девять и
девять десятых процента. Сама все увидишь.
Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.
— Похожа на модель? — спросил он у Бергмана.
— Кто? — Бергман близоруко сощурился.
— Да Катька же! Удивительное сходство…. Ну, друзья мои,
за лучший день в нашей жизни.
Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с увеличительным
стеклом. Затем принялся раскладывать снимки на полу.
— Итак, — голос Снегиря был таким торжественным,
что я невольно вздрогнула. — Рубеж веков, что-то около 1498 — 1499 года.
— Пятнадцатый век, — прошептала я.
— Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи под
изображением, — Снегирь ткнул в одну из фотографий:
— “Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in
te”.
— “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на
тебе”, — гулким, полуобморочным эхом отозвался Бергман.
— Именно. Надпись иногда сопутствует Деве Марии, в
ипостаси так называемой “Жены Апокалипсиса”. Так же, как и луна, двенадцать
звезд, белая мантия и голубой плащ.
Нет, ничто больше не может удержать меня. Я подошла к
картине и благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть на
колени. Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал меня. Его прерывистое
дыхание обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.
— Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.
— А что?
Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру,
быстро пробежался по кнопкам.
— Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь…
Снегирь дал максимальное увеличение, и на экране монитора
зависла застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.
— Ну?! — Снегирь торжествовал. — Знаешь, что
это?
— Похоже на ракушку.
— Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам.
Это устрица.
