Со времени отъезда Жеки и Снегиря в Зеленогорск прошло два с
половиной часа. Даже учитывая преклонный возраст “Москвича” и время на лобзание
двойняшек, можно предположить, что Лавруха объявится в Питере в ближайший час.
Я хорошо знала его, он не станет задерживаться, потому что его ждет картина. Он
очарован ею так же, как и я. Он не станет терять времени… Нужно возвращаться
домой и спокойно дожидаться Лавруху. Я вытащила пакет с картиной из ящика
стола, направилась к выходу…
И снова столкнулась с Маричем. Из галереи он так и не ушел.
Черт бы тебя побрал, дашь ты мне покой или нет?
— Ну? — я была больше не в состоянии изображать
любезность. — Что еще не слава богу?
— Я думал, вы поинтересуетесь судьбой покойного.
— Я уже поинтересовалась судьбой покойного, — это
была чистая правда: бригада, увозившая Быкадоро-ва в морг, сообщила мне, что он
будет сожжен и похоронен в городском колумбарии, если, конечно, родственники не
возражают. Я не возражала и даже уточнила, куда можно внести деньги.
— А ваша подруга?
— Вряд ли она будет на похоронах.
— А вы?
— Я буду.
Уж не отправишься ли ты на похороны, чтобы убедиться, что
Быкадоров ничего не унес с собой в могилу?…
— Я вот что хотел сказать, Катерина
Мстиславовна, — Марич опустил глаза, и морщинка между бровями предательски
дрогнула. — Может быть, мы выпьем с вами кофе где-нибудь, если вы не
возражаете?
— В другой раз, Кирилл Алексеевич, — сказала я,
искренне надеясь, что никакого другого раза не будет. — Сейчас начало
шестого, галерея закрыта. Я больше вас не задерживаю.
Стараясь сохранять спокойствие и нести пакет как можно
беспечнее, я закрыла галерею.
— Я провожу вас, — положительно, Марич никак не
мог расстаться со мной.
— Не стоит. Я живу недалеко, за углом. Я ускорила шаг,
давая понять незадачливому капитану, что аудиенция закончена.
— Еще один вопрос, Катерина Мстиславовна… Это ваш
натуральный цвет? Я даже опешила.
— Какой цвет?
— Цвет волос, я имею в виду… Никогда не видел таких
рыжих волос…
— Бедняжка, ничего-то вы не видели, — я не
удержалась от шпильки. — Это мой натуральный цвет, капитан…
* * *
Похороны были назначены на два.
За полчаса до церемонии мы со Снегирем уже мчались по
проспекту Непокоренных в сторону городского колумбария. На почти идеальной,
недавно реконструированной трассе Лаврухин “Москвич” выжимал восемьдесят.
— Н-да, — глубокомысленно заметил Лавруха,
переключая скорости. — О времена, о нравы! Единственная приличная дорога в
городе, и та — в крематорий.
Вчера, вернувшись из Зеленогорска, он ухватился за картину и
больше с ней не расставался. Он обзвонил нескольких своих приятелей, серьезно
занимавшихся реставрацией, и договорился об экспертизе. Вечер прошел без
происшествий, если не считать демарша Пупика, который наотрез отказался
расставаться с доской. Кот ходил вокруг картины кругами, пытался потереться об
нее и лишний раз лизнуть поверхность.
— Изменник! — прикрикнула я на Пупика.
— Ничего не поделаешь, ваши отношения никогда не были
гладкими. — Некоторое количество самогона, влитого в глотку, сделало
Лавруху философичным. — Ты ведь тоже многое себе позволяла…
— Лавруха!
— Я только хотел сказать, что и коты имеют право на
адюльтер.
— Ценная мысль… Сколько займет экспертиза, ты как
думаешь?
— Первоначальная — несколько дней от силы. Что ты
собираешься предпринимать, Кэт? Не выставишь же ты ее в “Валхалле” в самом
деле?
Снегиревский пассаж о галерее заставил меня вспомнить визит
Марича. Я рассказала о Мариче Лаврухе, и это привело его в мрачное расположение
духа.
— Не нравится мне, что он возле нас крутится.
— Ничего удивительного, — я даже не знала, кого
хочу убедить больше: Лавруху или саму себя. — Он просто расследует
обстоятельства дела, только и всего.
— Вот именно. Только какого дела?
— О смерти….
— Но ты же сама сказала, что со смертью как раз все
ясно: безвременная-кончина, обширный инфаркт. Что-то здесь не то.
Я и сама знала, что не то… И потом — фраза Марича о
нескольких работах, авторство которых не установлено. И его замечание насчет
моих рыжих волос… Гольтман был крупным коллекционером, значит, не следует
исключать того, что его коллекция описана и снабжена каталогом. И если доска
действительно принадлежала Аркадию Аркадьевичу, то сохранилось и ее описание.
И, возможно, фотография. Марич мог видеть эту фотографию, а мое сходство с
написанной девушкой просто неприлично…. Засветив картину, мы с Лаврухой обязательно
подставимся и, взявшись за руки, сразу же вольемся в ряды соучастников грабежа.
— А может, ты ему просто понравилась как
женщина? — высказал осторожное предположение Лавруха.
— Не смеши меня, Лаврентий!
— Отчего же? Ты еще о-го-го, рыжая-бесстыжая….
— Оставим мои прелести в покое.
— Слушай, а может, Жека права? Ну ее, эту картину…
Отдадим ее в надежные руки родной милиции.
Я посмотрела на Лавруху так, как будто видела его впервые.
— Сейчас это невозможно. Ну как ты представляешь себе
сцену передачи? “Извините, товарищ капитан, рядом с телом была картина, но я
как-то совсем о ней забыла. А теперь случайно вспомнила… Горю желанием передать
ее правосудию…”
— Почему бы и нет?
— Я не могу, — честно призналась я и наклонилась к
Снегирю. — Ты ведь и сам не можешь, правда? Не так часто в руки простых
смертных попадают загадочные вещи подобного уровня… И вдруг нам удастся
установить авторство…
— Давай рассуждать здраво, Кэт. Если эта картина
принадлежала крутому мэну из Павловска, он наверняка тоже занимался ее
экспертизой…
— Еще не факт. А вдруг это подлинник? Ты представляешь
себе, сколько он может стоить?..
— Тогда это просто хищение в особо крупных размерах… Ты
будешь великолепно смотреться в зале суда.
— Короче, Лавруха, — нытье Снегиря стало утомлять
меня. — Ты со мной или нет?
— С тобой, — Снегирь вздохнул. — Жека права:
ты авантюристка.
Больше к вопросу о законности наших действий мы не
возвращались. По дороге в крематорий Лавруха сказал мне, что картина благополучно
отдана на экспертизу, в надежные руки Вани Бергмана, закадычного снегиревского
дружка. Бергман проводил исследования нескольких картин для Эрмитажа и слыл
крупным специалистом в области реставрации.
