— Конечно, нет. Просто…
Договорить я не успела. За окном раздался страшный грохот и
чихание мотора. Это чихание я отличила бы от тысяч других: во двор торжественно
въехал старенький снегиревский “Москвич”.
* * *
Снегирь ввалился в квартиру с целым коробом давленой
земляники и бутылью мутного самогона. От него за версту несло сухими сосновыми
иголками, смолой и олифой. Русые пряди Лаврухи выгорели, а лицо приобрело
кирпичный оттенок.
— Ну, как вы здесь, бедные мои сиротки? — зычно
спросил он, сгребая нас в охапку.
— Отвратительно, — пропищала Жека.
— А где мальцы? Я им подарочки привез.
Снегирь, обожавший Лавруху-младшего, заваливал его подарками
— глупыми и совершенно ни к чему не применимыми: керамическими свистульками
(мини-козлы, произведенные все тем же Адиком Ованесовым), беличьими кистями и
тюбиками с красками Верхом изобретательности Снегиря был выточенный из дерева
пистолет, который был отвергнут Лаврухой-младшим по причине морально устаревшей
конструкции.
— У нас для тебя тоже подарочек, — сказала я
Снегирю.
— Я в курсе. Ну что ж, как говорится, ничто не вечно
под луной. Выпьем по этому поводу, девки!
— Подожди. Сначала ты должен посмотреть на одну вещицу…
— я взяла Лавруху за руку и отправилась с ним в комнату, где стояла картина.
Она произвела на Снегиря совершенно убийственное
впечатление. Несколько минут Снегирь вертел головой, переводя взгляд с меня на
рыжеволосую девушку.
— Что скажешь?
— Фантастика, — Снегирь шумно вздохнул и тряхнул
выгоревшими волосами. — Вот и не верь после этого в переселение душ.
— Оставим портретное сходство. Что ты скажешь о
картине?
Лавруха осторожно взял доску в руки и пристроился возле
окна.
— Откуда она у вас? — спросил наконец он.
— Это имеет значение?
— Думаю, да, — Лавруха поцокал языком.
— Он ее принес, — Жека старательно избегала имени
Быкадорова. — Катька нашла картину рядом с ним.
— А он где ее взял?
— Теперь не спросишь, — вздохнула Жека.
— А ты что о ней думаешь, искусствовед хренов? —
обратился Лавруха ко мне.
— Ну, не знаю…. Судя по манере письма — очень поздняя
немецкая готика. Или кто-то из голландцев. Или более поздняя удачная стилизация.
— Да ты с ума сошла! — возмутилась чересчур
восприимчивая к красоте Жека. — Какая стилизация? Я такого даже у Кранаха
не видела… Это же настоящий шедевр…
— Слышишь, Катька! — Лавруха подмигнул мне. —
Ты у нас шедевр. Выйдешь за меня замуж?
— Скотина ты, Снегирь, — надулась Жека. — Ты
же мне предлагал! Еще в мае, забыл, что ли?
— Девки, я вас обеих люблю. Предлагаю жить гаремом. Тем
более что евнух у нас уже есть, — Лавруха погладил Пупика, взобравшегося к
нему на колени.
Я даже не успела удивиться этому (Пупик не особенно жаловал
Снегиря), когда поняла, что вовсе не Лавруха интересовал моего кота: картина,
вот что влекло его. Почище валерьянки и псевдомясных шариков. Вернее, девушка,
изображенная на картине. Пупик выгнул спину и потерся о доску.
— И ты туда же, ценитель! — Лавруха покачал
головой и снова уставился на картину. — А в общем, Жека права: это
действительно шедевр.
— Я засяду за каталоги. А ты проведи спектральный
анализ, — сказала я Лаврухе. — Может быть, удастся установить время написания.
И потом, эта надпись… Стоит сфотографировать картину в инфракрасных лучах.
Глядишь, и автор всплывет. Ты же реставратор, Лавруха, у тебя связи.
— Ты знаешь, сколько все это будет стоить? Учти, у меня
только две пары штанов…
— Я почти продала твое “Зимнее утро”, — обнадежила
я Лавруху.
— И кто этот сумасшедший? — Лавруха шарил глазами
по картине, он вовсе не собирался с ней расставаться.
— Не сумасшедший, а сумасшедшая. Шведка из консульства.
— Что ты говоришь? Хорошенькая?
— Где ты видел хорошеньких шведок, скажи мне на
милость!
Только сейчас я вспомнила о вчерашней несостоявшейся
покупке; нужно отзвониться белокурой бестии, проблеять что-то типа “зоггу” и
все-таки втюхать “Зимнее утро”, пока не спала жара. Мы получим хоть какие-то
деньги для работы над доской, а там видно будет.
Я поделилась с Лаврухой своими планами относительно картины,
но тут снова вмешалась Жека.
— Лучше будет, если вы все-таки скажете о ней этому
капитану… А вдруг она краденая?
В том, что она была краденой, я не сомневалась ни секунды.
Покойный А.А. Гольтман дышал мне в спину. Но расстаться с картиной вот так, за
здорово живешь, даже не попытавшись ничего узнать о ней, я просто не могла. И
потом, это удивительное портретное сходство…. Почему рыжеволосая женщина так
похожа на меня? Все эти “почему” позвякивали, как китайские колокольчики на
сквозняке.
— Никто не собирается ее присваивать, Жека. Такую вещь
просто нельзя присвоить. Но выяснить, что это такое, мы просто обязаны.
— Я в этом не участвую. И вообще возвращаюсь на дачу, к
детям. У меня нервный стресс.
— Сделаем так, Евгения, — наш единственный мужчина
оторвался наконец от доски и взял бразды правления в свои руки. — Сейчас я
отвезу тебя в Зеленогорск, потом займусь картиной.
— А я попытаюсь выделить фрекен, — весело закончила
я и повернулась к Лаврухе:
— Ты не против, если мы вобьем в эту рыжую прелестницу
твой гонорар?
— Ты ведь и так все уже решила, Кэт.
— Авантюристка, — снова заклеймила меня Жека.
…Проводив Жеку и Снегиря до машины, я вернулась домой и
набрала номер шведки. Буря и натиск, вот что срабатывает в таких случаях.
Плачущим голосом, который делал мой английский неотразимым, я сообщила атташе
по культуре, что трагические обстоятельства помешали мне продать картину вчера,
но если фрекен не возражает и все еще готова…
Фрекен не возражала. Она все еще была готова.
Мы договорились встретиться в галерее через полтора часа.
Умиротворенная этим известием, я отправилась в ванную: до “Валхаллы” десять
минут прогулочным шагом, и у меня есть время, чтобы смыть с себя вчерашнее и
подумать о завтрашнем.
Погрузив тело в теплую воду, я закрыла глаза. Каталоги.
Нужно пересмотреть все известные каталоги на предмет идентификации стиля. В
том, что это кто-то из немцев или голландцев, я почти не сомневалась, но такого
смелого, такого раскованного письма я не видела ни у кого. Даже тайно любимый
мной Рогир ван дер Вейден
[8]
остался далеко за бортом. Даже
Лукас Кранах… Жека права. Это действительно шедевр. Даже в том плачевном виде,
в котором он пребывает.
