Все события и герои романа вымышлены, любое сходство с
реально существующими людьми случайно.
Автор
Пролог
Нидерланды. Поздняя весна 1499 года
Мой город сожран морем.
Погребен в его холодной, набитой рыбой и моллюсками пасти.
Никто не спасся, даже любимая кошка дочери бургомистра, даже колокол церкви
Святой Агаты. По ночам я слышу его слабый голос, доносящийся сквозь толщу вод.
Или мне только кажется, что я слышу?
Мой город сожран морем.
Оно просочилось сквозь дюны, когда все спали, — даже
любимая кошка дочери бургомистра, даже колокол церкви Святой Агаты. Не спал
только ты — Лукас вин Остреа.
Лукас Устрица.
Именно ты виноват в смерти моего города, Лукас Устрица. Будь
проклят тот день, когда ты появился в нем. Ты возник из тумана в самом конце
улицы, у рыбной лавки одноглазого Рогира. Как раз в тот момент, когда кухарка
бургомистра, толстая Ханна, выбирала сельдь для торжественного обеда в
магистрате по случаю годовщины корпорации стрелков. Сельдь не нравилась Ханне,
и все три ее подбородка отчаянно тряслись. И налитые водянкой ноги тоже
тряслись. И единственный глаз Рогира подрагивал — они никак не могли сойтись в
цене.
И тогда появился ты, Лукас Устрица.
Тяжелый липкий парус тумана приподнялся, дети перестали
играть, мертвые угри приоткрыли глаза, мертвая сельдь приоткрыла рот, а Рогир и
Ханна сразу же забыли о своей склоке из-за двух лишних монет.
Красавчик Лукас Устрица с ящиком красок за плечами — даже
рыбьи хвосты влюбились в тебя. С первого взгляда. Ты потрепал детей по грязным
взмокшим макушкам, ты по-дружески подмигнул одноглазому Рогиру, а потом
почтительно спросил у толстой Ханны, как пройти к бургомистру. Сначала Ханна не
сообразила, что тебе ответить: все три ее подбородка тоже влюбились в тебя. С
первого взгляда. Кровь отхлынула от ее щек, дурная вода отхлынула от ее
щиколоток, и ноги ее сразу же стали стройными. Как у девушки.
Клянусь, я сам это видел. Но тогда я и представить себе не
мог, какую беду ты приведешь с собой под уздцы, Лукас Устрица. И сказал своей возлюбленной
жене… Своей маленькой женушке, которая сейчас покоится в мрачной утробе моря
вместе со всеми, будь ты проклят, Лукас Устрица… Я сказал ей в то утро: “Должно
быть, это и есть тот самый мастер из Гента, которого пригласили писать портрет
наших стрелков”. — “А он хорошенький”, — сказала моя возлюбленная
жена, моя маленькая женушка. И коснулась мизинцем кончиков губ: так она делала
всегда, когда пребывала в задумчивости. Или в восхищении. Или хотела солгать
мне. А потом глаза ее увлажнились и стали такими же темными и блестящими, как
загривок только что пойманного угря. Никогда раньше я не видел у своей Урсулы
таких темных и блестящих глаз. Даже когда надевал ей на палец кольцо. Даже
когда она сообщила мне, что ждет ребенка, — много позже, когда потоки
твоих красок накрыли город с головой, Лукас. “Ты обязательно должен заказать
ему наш портрет, Хендрик, ходят слухи, что он очень хороший художник, этот
мастер из Гента”, — сказала тогда Урсула.
Странно, что эти слухи обошли меня стороной…
Ты поселился у одноглазого Рогира, Лукас Устрица, снял у
него три комнаты под мастерскую на втором этаже. И в тот же день был
представлен бургомистру, дочери бургомистра и начальнику стрелков.
На кошку дочери бургомистра ты не произвел никакого
впечатления. Она оказалась единственной, кого ты оставил равнодушной. Зато ее
хозяйка, рыжеволосая Катрин… О, что случилось с первой красавицей нашего
города!
Она разделила участь всех — она влюбилась в тебя. И сделала
все, чтобы разделить твое ложе.
Но это произошло чуть позже. Уже после того, как ты написал
групповой портрет наших стрелков. Он был выставлен в магистрате, и это лучшее
из того, что я когда-либо видел. Я утверждаю это и сейчас, хотя ненавижу тебя,
как ненавижу Ад и всех демонов Ада. Он до сих пор стоит у меня перед глазами,
этот чертов портрет, вся дюжина стрелков с их начальником Цирком Хемскерком в
центре. Дирк получился у тебя отменно, холодный и мужественный, — должно
быть, именно таким видела своего мужа жена Дирка в самых постыдных предутренних
снах. И юный Иос, сын одноглазого Рогира, получился у тебя отменно: он стоит за
спиной Хемскерка, и ужасный шрам на его правой щеке вовсе не выглядит
ужасным, — скорее он похож на нежную полусонную веточку вереска. Этот
шрам, из-за которого Иос никак не мог жениться, стал вдруг предметом
поклонения. Ты вернул Иосу благосклонность всех женщин, Лукас Устрица! Ты стал
его первым другом, ты стал другом бургомистра и другом Дирка Хемскерка тоже. А
одноглазый Рогир стал давать тебе рыбу бесплатно, лучшую рыбу, — еще бы, ты
ведь подарил его сыну надежду на любовь самых красивых невест города! Ты хорошо
распоряжался этой рыбой, Лукас, — ты просто рисовал ее. И все кошки города
— все! — клянусь, я сам это видел, забыли о настоящих потрохах и розовых
жабрах, они целыми днями отирались в твоей мастерской, у твоих картин. И в один
прекрасный день передохли от голода, беспомощно глядя на это, написанное
маслом, рыбье великолепие. Все до единой, кроме кошки бургомистра, на которую
ты не произвел никакого впечатления… Если бы кто-нибудь задумался, почему это
произошло, если бы кто-нибудь решился изгнать тебя, Лукас Устрица, город был бы
спасен. Но никому и в голову не пришло связать смерть несчастных тварей с
твоими картинами. Все были ослеплены тобой, а ты все рисовал и рисовал, целыми сутками.
После стрелков пришла очередь семьи сборщика податей Яна де Блеса, потом —
старшего сына письмоводителя, потом — алтаря церкви женского монастыря Святой
Терезы… Тебя завалили заказами на несколько лет вперед, только потому, что твои
картины были настоящим чудом, Лукас Устрица. Я утверждаю это и сейчас, хотя
ненавижу тебя, как Ад, как всех демонов Ада. Ад, Ад… Ад пришел вместе с тобой,
вот только мы не сумели разглядеть, мы не испугались его. Мы забыли главное —
“Cave, cave, Deus vivit”
[1]
. И поплатились за это.
Первым стал юный Иос, сын одноглазого Рогира: его лодка не
вернулась с лова угря. Он вышел в тихую, безветренную погоду, когда на небе не
было ни облачка, — и больше никто его не видел. Дирк Хемскерк, начальник
стрелков, оказался вторым. Дирк умер в своей постели, крепкий Дирк, не болевший
даже простудой. Он просто заснул и не проснулся. Жена нашла его, одетого и в
башмаках, с соколиным когтем на груди — эмблемой корпорации стрелков. Дирк был
именно в той одежде, в которой ты нарисовал его, Лукас Устрица.
Но и тогда никто не забил тревогу. Две смерти, не считая
кошек, — и всего лишь за месяц — разве можем мы сказать, мало это или
много?.. Оставшиеся стрелки умерли в течение следующих девяти месяцев: они
встретили смерть по-разному, но всегда в одной и той же одежде.
