– Время смерти – пять двенадцать, – произнес врач.
Двенадцать, двенадцать, двенадцать! Полина повернулась и вышла из палаты. К ней бросился Андре.
– Полин, дорогая моя, скажи мне: что с ним?
Она побрела мимо Андре, так и застывшего и уже обо всем догадавшегося, мимо Макса, который боялся приблизиться к ней. Полина прошла к выходу и потеряла сознание, упав на мокрые ступени больницы – начался моросящий ноябрьский дождик.
Полине было все равно, что прошедшей ночью, после пламенной речи министра народного просвещения и пропаганды доктора Йозефа Геббельса, суть которой одобрил лично Гитлер, почтенные бюргеры бросились громить синагоги, грабить магазины, принадлежащие «не-немцам», убивать и насиловать. Верноподданнические (других уже не существовало) газеты с немецкой педантичностью подводили гордый итог – двести синагог сожжены и разрушены, подвергнуты разграблению тысячи лавок, убито больше ста евреев, осквернены десятки кладбищ. «Хрустальная ночь», названная столь зловеще-романтически из-за осколков стекла витрин еврейских магазинов и домов, что усеяли плотным слоем мостовые и тротуары, получила мещанское одобрение и ярую поддержку по всей стране.
Но Полине было не до этого. На небольшом сельском кладбище 10 ноября, три дня спустя после одиннадцатого дня рождения, был погребен Володя. Маленький гробик вез на крошечном катафалке усталый понурый ослик. Полина внушала себе, что видит страшный сон, который вот-вот закончится. Макс хотел взять ее за руку, но она не позволила ему сделать это. Она должна сама, одна, без посторонней помощи...
Должна пройти этот путь, от ворот кладбища до свежевырытой могилы. Путь в преисподнюю?
Горько рыдал Андре, но Полина словно оцепенела. Ее сына больше нет, его нет, он умер. Разве это правда? Нет, Боже, смилостивься надо мной, скажи, что это не так! Пусть он будет жив, сделай так, прошу тебя, ты ведь всемогущ, ты можешь...
Полина посмотрела на гробик, оказавшийся на дне могилы. Вот и все. Все... Все? Как же она будет жить дальше? Кто сказал, что она будет жить дальше? Осталось только шагнуть – шагнуть вперед. В смерть!
Макс подхватил Полину, когда она, как сомнамбула, хотела переступить край могилы. Она закричала – это был крик раненого зверя. Обернулась. Макс сжимал ее за локоть. В его глазах застыла боль.
– Ты! – крикнула она. – Это все ты! И твой любовник! Вы оба... Виноваты!
– Полина! – зарыдал Андре, бросаясь к ней. – Мы тоже... Я тоже любил Володю. Он стал мне сыном, я не мог... Я не виноват! Скажи, что это не так!
Она отпрыгнула в сторону. Весь мир – и она. Все против нее, против нее и Володи. Но Володи больше нет. Как она могла забыть об этом... Ничего не будет как раньше. Теряя, мы обретаем...
Боль, как кокон, обволокла ее, Полина как будто очнулась. Подошла к могиле. Встала на колени. Ей хотелось оказаться вместе с Володей. Вместе со Славко. Она, она виновата во всем. Как же больно, ну как же больно, как же больно...
Почему, Боже? Но почему? Ты так и не ответил на этот вопрос! Если ты такой всемогущий и милосердный, то почему? Почему Володя? Ты безжалостен и циничен... И все, что говорят про тебя, – ложь. Если ты есть, то сделай так, чтобы Володя жил! Прошу, пожалуйста, тебе ведь это ничего не стоит, сотвори чудо, чудо, о чудо...
– Полина, – шепнул Макс. Она лежала на промерзшей земле, с неба, темного, как ее отчаяние, тихо падал первый снег. – Нам пора. Прошу тебя...
CXI
– Я прошу тебя, Боже, пощади меня! За что, за какие грехи ты причиняешь мне боль? Теряя, мы обретаем. Если это так, то я согласна потерять кого и что угодно, но только не Володю. Возьми любого, меня саму, но только не сына!
Макс поднял ее с земли, прижал к себе. Андре все продолжал плакать. Могилу стали быстро засыпать землей. Всего несколько минут – и яма исчезла. Как будто и не было ничего. Но ведь все знают, что было! Володя, как же он будет там – под землей? Он не сможет дышать, там холодно и неуютно, и он совсем-совсем один...
Если Бог не может или не хочет помочь ей, то пусть сделает этот тот, кто ему противостоит. Или тебя тоже нет? Вы все – выдумка? Темные силы, если вы есть, я готова заключить с вами союз, отдаю вам свою бессмертную душу в обмен на жизнь Володи. Дьявол, Люцифер, Сатана – где же ты и армия твоя, имя которой легион? Почему никто не желает слышать меня? Я – ваша, только верните мне Володечку...
CXII
Полина позволила увести себя с кладбища. Ее бережно посадили в теплый салон автомобиля. Укрыли одеялом, попытались напоить чем-то терпким и горячим. Она повиновалась. Ей было все равно.
Никто не желает ее слышать. Нет никого – и ничего. Ни Бога, ни дьявола. Она одна во Вселенной, заполненной холодной болью. Она осталась совершенно одна. Ну пусть что-то произойдет, она не вынесет этого. Почему же так больно, больно, больно?
За что?
– Мы едем домой, – слышала она разговор Макса и Андре. – Полине нужен врач. Андре, прекрати стенания, мальчика уже не воскресишь. Ей намного тяжелее, чем нам.
Полина поняла, что ни о чем не думать еще ужаснее. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить прошлое – прошлое, в котором все было хорошо. Прошлое, в котором все были счастливы. Прошлое, в котором все были живы.
Ее раздели, уложили в постель, накрыли простыней. Полине хотелось спать, но она боялась заснуть. Потому что знала: а затем придет он, Володя...
Смерть сына казалась Полине собственной смертью. Хотя нет – это было намного хуже. Она прыгнула в бездонную пропасть и неслась к острым камням, но дна все не было. Когда же эта боль прекратится?
И только позже Полина поняла, что настоящая боль еще и не начиналась.
Довольно быстро она пришла в себя и вернулась к размеренному ритму жизни. Но это было все внешне, внутри же ее терзал призрачный адский огонь, который пожирал разум. Макс удивлялся тому, как быстро она сумела оправиться.
Она сумела оправиться? О нет, она медленно умирала, и яд растекался по ее жилам, и она знала об этом...
В кладовой лежал футбольный мяч, в гостиной неубранными остались блестки конфетти и блестящие полоски серпантина. Андре убивался по Володе, кляня себя.
Она засыпала и просыпалась, и оставался только один вопрос: «Ну почему?»
Близилось Рождество. Макс, как и хотел, не афишируя, подписал договор с американским продюсером, согласно которому ему требовалось переселиться на территорию США. Его могущественного покровителя ликвидировали после еврейских погромов, и Макса никто более не удерживал в Германии.
– Ты поедешь с нами, не пытайся и спорить, Полина!
Она и не спорила. Америка так Америка. Ей было все равно.
Макс, желая поднять ей настроение, взял ее на свое последнее выступление, которое проходило на вилле богатого фабриканта еврейского происхождения. Его самого во время «Хрустальной ночи» едва не убили, но он решил во что бы то ни стало отпраздновать день рождения жены, пытаясь повернуть время вспять.
