И люди, сидевшие за столами вокруг конунга, для каждого квитта значили не меньше, чем герои древности. «Как поминальные камни по самим себе!» – сострил Альмунд Жаворонок, и Хагир признал, что подмечено верно. Воспитатель сыновей Ингвильды назвал ему всех, кого он не видел раньше. Здесь был Хьёрлейв Изморозь, потерявший три пальца правой руки в последней победоносной для квиттов битве пятнадцать лет назад. На почетном месте сидел старый Хравн хёльд из Пологого Холма – отец Эрнольва Одноглазого, с подростком-внуком. Из двух близнецов, сыновей кузнеца Стуре-Одда, присутствовал только один, Слагви. В свои тридцать шесть лет он, если не приглядываться, мог бы сойти за двадцатилетнего: он был подвижен, несмотря на хромоту, весел, разговорчив и прост в обращении, и не верилось, что он наравне с прочими прошел через самые страшные грозы давней войны. Четырнадцатилетнюю старшую дочь, которую он взял с собой на пир, скорее можно было принять за его младшую сестру; он почти не отпускал ее от себя, явно гордясь своим порождением. Второй брат ушел в летний поход, как Хродмар ярл, Эрнольв Одноглазый и некоторые другие.
Не так весел был Асвальд Сутулый – высокий, длиннорукий, с надменно-недовольным лицом и презрительным взглядом. Хагира он не заметил, не имея привычки разглядывать всяких бродяг за нижним концом стола.
Находился здесь и Хрейдар Гордый, и Хагир сразу выделил его из толпы. Все его мысли сейчас сосредоточились на этом человеке, как на некой середине мира. Но тот смотрел больше в свой кубок, чем по сторонам.
Кюна Хёрдис расположилась в середине женского стола на особом сиденье, высоко поднятом над соседками, – такого Хагир не видел еще нигде. Жена Торбранда конунга выглядела свежо и молодо – лет на тридцать, хотя на самом деле ей сейчас должно быть тридцать семь. На ее щеках горел живой румянец, особенно красивый рядом с густыми черными бровями и такими же ресницами, а белое головное покрывало украшала широкая полоса узорной золотой тесьмы. При взгляде на властительницу фьяллей Хагиру вспомнилась прежде срока постаревшая Далла, с которой рожденная рабыней Хёрдис словно поменялась судьбами. Свысока оглядывая гридницу, веселая и оживленная кюна казалась богиней, и с трудом верилось, что это ее называли квиттинской ведьмой, проклятьем племени. Что это она дала толчок войне и не меньше других от нее пострадала, что это она два года была женой великана Свальнира и чуть не погибла там, мало-помалу каменея под властью племени камней, но одолела его и вырвалась на свободу. Что это она произвела на свет Дагейду. Хагир вспоминал желтоглазую ведьму, и ее бледное, маленькое, безжизненное личико казалось гораздо старше, чем свежее веселое лицо ее матери. Это – человек, способный умирать и возрождаться, как трава по весне, живущий так мало, но проживающий за один краткий срок так много разных жизней…
Именно кюна Хёрдис, хотя с ней он не встречался никогда, первой заметила Хагира.
– Эй, Дёмрир! – окликнула она управителя, и ее голос, резкий и звучный, прорезал шум пира, как крик чайки прорезает гул прибоя. Толстый величавый управитель, с коротко остриженными волосами и огромной связкой ключей на поясе, резво кинулся к ней, боясь задержать повелительницу хоть на миг. – Ты ошибся, когда рассаживал гостей! – продолжала кюна. – Вон тот человек, квитт, что сидит на самом дальнем конце, по своему роду и заслугам достоин лучшего места.
Управитель побежал к дальнему концу, все хирдманы и гости конунга следили за ним. Где, где? Какой квитт? У нас тут квитт? Десятки голов оживленно вертелись, десятки пар глаз шарили по дальнему концу гридницы.
– Прошу простить меня! – Управитель подошел к Хагиру и недоуменно поклонился. – Мне неведомо твое имя, клен меча…
– Я не знаю его рода, но уверена, что он не менее знатен, чем иные из наших ярлов! – крикнула со своего места кюна. – И даже твоего, Асвальд ярл! Так что подведи его сюда, Дёмрир, и посади возле Асвальда ярла!
Среди гула голосов Хагир вслед за управителем прошел через гридницу к почетному столу. Асвальд Сутулый метнул на него настороженный взгляд, но не выдал знакомства и презрительно усмехнулся:
– Нельзя сказать, чтобы твой гость, кюна, был подобающе одет для пира!
– Что правда, то правда! – невозмутимо ответил Хагир. – Но когда у человека бедная одежда, он не слишком боится, что не успеет ее сносить! Знавал я людей, которые к богатой одежде прибавили рабский ошейник, а бывали и такие, что в бедной обошлись без этого украшения.
Кюна Хёрдис радостно захохотала, и многие из гостей засмеялись вместе с ней, радуясь, что надменный Асвальд ярл получил хороший щелчок по носу.
– Вижу, язык у тебя остался такой же длинный, Хагир сын Халькеля! – Асвальд больше не притворялся, что не узнает его. Он прекрасно понял намек на судьбу Ормкеля, которому доверил вести свою дружину, и его зеленые глаза теперь смотрели с острой злобой. – Ты нашла подходящего гостя, кюна! Этот Тюр сражений – из рода Лейрингов, то есть родич Стюрмира конунга, что убил твоего отца!
– Мой отец отомщен, и я сама сделала это! – с горделивой радостью ответила кюна, которая была всегда рада показать свое превосходство над заносчивыми мужчинами. – А ты, славный ярл, отомстил за то, что твоя дружина побывала в рабстве, а половина до сих пор там и остается?
– Кюна, я не привела бы этого человека, если бы знала, что его приход даст повод к общей ссоре! – Фру Ингвильда встала со своего места. – Поля сражений далеко. Неужели конунг хочет и мирный пир превратить в побоище? – Она устремила на Торбранда конунга требовательный взгляд, призывая его вмешаться. Как видно, других достойных противников для кюны Хёрдис тут давно уже не осталось. – Разве конунг созывает гостей для того, чтобы они оскорбляли друг друга?
– Если конунг согласен, чтобы его жена сажала на почетные места всяких… – начал Асвальд ярл, но Торбранд конунг вынул изо рта соломинку, и Асвальд замолчал.
– Скажи-ка, Хагир из рода Лейрингов, ты прибыл к нам в Аскефьорд ради ссоры с Асвальдом ярлом? – спросил конунг.
– Нет, – честно ответил Хагир. – Ради этого он сам ездит ко мне каждую осень, а сейчас ссоры с Асвальдом ярлом у меня и в мыслях не было.
– Что же привело тебя сюда? Не сочти меня неучтивым, но, мне думается, такой знатный человек не пустится бы в дальнюю дорогу просто так, безо всякого дела.
– Мой друг одолжил одну вещь у твоего славного Хрейдара хёвдинга по прозвищу Гордый. И я хочу ее вернуть.
Хагир повернулся и встретил взгляд Хрейдара. Теперь, когда Хагир стоял и его освещало пламя очага, Хрейдар заметил на поясе у квитта свой нож. Оружие, вынутое из раны убитого, само говорило, зачем «такой знатный человек пустился в такую дальнюю дорогу».
– Какую же вещь ты хочешь вернуть? – с нетерпеливым любопытством крикнула кюна Хёрдис.
– Да вот этот нож! – Хагир прикоснулся к черненой серебряной рукояти. – Честный человек не любит быть в долгу, не так ли?
– А почему твой друг сам не может вернуть долг? – для порядка спросил Торбранд конунг. Он уже все понял, так же как и все гости: нож Хрейдара Гордого был знаком не только владельцу, – но порядок должен быть соблюден.
