– Нас меньше, и мы должны использовать те средства, которые судьба дала нам в руки! – сказал он.
– Это ведьма тебя научила! – в досаде бросил Хагир. – Твой отец никогда бы так не поступил!
– Я буду удачливее моего отца! – надменно ответил Бергвид.
Фьялльские дозоры заметили подходящих квиттов, когда те уже спускались в долину. Запели рога, туман всколыхнулся от движения множества людей, зазвучали неясные голоса, звон железа. Квитты издали боевой клич и на бегу выпустили в туман сотню стрел; в ответ послышались крики, но почти тут же полетели копья. Хагир бежал впереди всех: после всего пережитого ему страстно хотелось добраться наконец до настоящего врага, а в битве нет места сомнениям и колебаниям, от которых он так устал. В эту битву упиралась вся его жизнь, никакого «после» не было. «Тебя убьют! – кричал издалека отчаянный женский голос. – Ты погибнешь, как ты не понимаешь?»
А потом из тумана выскочил какой-то высокорослый темнобородый фьялль в неподпоясанной рубахе, но зато с мечом в одной руке и секирой в другой. Хагир кинулся к нему, как к долгожданному лучшему другу, жадно поймал щитом первый удар и тут же ответил. Казалось, он способен мчаться вперед, как вихрь, мечом раздвигая стену врагов, как солому, и никакая сила не сумеет его остановить. Каждое движение дарило ему новое ликование, все накопленное им изливалось в непрерывных ударах, с каждым мгновением ему становилось все легче. Он даже не заметил, как битва догнала и накрыла его с головой. Сплошной грохот, звон и крик, безостановочное мелькание тел со всех сторон не оставляло места мыслям.
Потом Хагир не мог вспомнить, как пал его первый противник и что с ним вообще сталось: он врубался все глубже во фьялльский строй, кругом были одни враги, в глазах его мелькал сразу десяток грозящих клинков, а потом вдруг его прикрыл сбоку Лейг; фьялльский меч свистнул совсем рядом, и Хагир только успел отметить, что вот сейчас его жизнь и кончилась бы, и тут же забыл об этом. Сразу два клинка искали у него открытое место, и он сам бросился вперед. Чувство смертельной опасности сжало время в какие-то отрывочные короткие мгновения, внутри каждого из которых помещалась целая жизнь.
В какой-то миг он вдруг остался совсем один перед грудой лежащих тел; среди неподвижных кто-то шевелился и стонал. Тяжело дыша и бессознательно разрывая уже рваную рубаху на груди, Хагир огляделся, выискивая нового противника: без движения он сейчас не мог жить. Его обезумевшие глаза едва отличали своих от чужих; он мельком заметил стяг Бергвида на высоком древке, кипящую свалку возле него; мелькнула черноволосая голова Гримкеля, а возле него – чья-то знакомая спина с занесенной секирой – сплошной яростный порыв, гибель… Хриплый яростный крик на мгновение прорвался сквозь общий шум, и Хагир ощутил, что знает этого человека, что это важно, что ему нужно туда… Но тут рука с мечом сама собой взмыла, отражая чей-то выпад, Хагир отскочил, развернулся, перехватил меч и уже снова дрался, ни о чем не думая, словно схватка и была его естественным состоянием.
Битва кипела в долине, как в чудовищном котле, вереск под ногами был истоптан до земли и залит кровью. Железные волны то сшибались и скручивались в один чудовищный узел, то снова рассыпались осколками, мелкими схватками двух-трех человек. Туман давно растаял, солнце смотрело прямо в долину, слепило воспаленные глаза, и в этом солнечном свете над зрелищем сотен смертей было что-то дикое, невозможное. Казалось, злоба и смерть должны повиснуть над долиной черным облаком и заслонить солнце; но солнце смотрело, и ничего от этого не менялось.
Квитты потеснили врагов, битва теперь шла на месте ночного стана фьяллей, под ноги бьющимся попадали остатки затоптанных костров, котлы, обглоданные кости, заплечные мешки, бревна, хворост и лапник. От строя тех и других давно уже ничего не осталось, каждый выискивал себе противника сам. Где-то хёльд еще кричал, собирая к себе рассеянную дружину, чтобы снова ударить мощным общим кулаком, но многие его не слышали, отчаянно сражаясь за свою жизнь, и кроме этого других целей уже не существовало.
Хагир рубанул мечом по шее фьялля, тот упал на него; обжигающе горячая и липкая струя крови хлынула прямо на грудь Хагиру и задела лицо. Отскочив, он не сумел выдернуть меч вовремя и выпустил рукоять. Рядом мелькнуло невидимое движение, Хагир отскочил, но без меча руки казались непривычно легкими и пустыми, а сам он был как без рук. Скользнув взглядом по земле, он заметил рукоять и тускло блестящее железо секиры; дернув рукоять из мертвой руки, он мельком отметил в лежащем теле что-то знакомое. Хагир кинулся с секирой на фьялля, но чужая секира казалась неудобной и тяжелой, окровавленная рукоять скользила в ладони. Собственное дыхание вырывалось из груди с хрипом, но уши заложило, и он ничего не слышал. Фьялль отскочил, Хагир кинулся за ним, ноги цеплялись за что-то, а до убегающего врага было так далеко… И внезапно Хагир сообразил, что бежит по широкому пустому пространству, усеянному только мертвыми и ранеными. Где-то по сторонам еще виднелось людское движение, но стало заметно просторнее.
Фьялль бежал прочь, левая рука у него висела, как неживая, и весь рукав был темно-красным. Хагир остановился и опустил чужую секиру. Перед глазами встало только что виденное, и он вдруг сообразил, что взял оружие из мертвых рук Оддбьёрна Мухи. Стояла тишина, отдельные звуки вокруг заглушались шумом крови в ушах. Перед глазами плыли цветные пятна, голова кружилась. Хагир потерянно огляделся, не зная даже, где находится. Почему так тяжело идти? Он стоял на склоне одной из гор, а долина, где началась битва, осталась внизу и казалась ужасно далекой. Позади него истоптанный вереск усеивали темные тела. Они все выглядели одинаковыми и не были похожи ни на людей, ни на бревна, ни на камни – что-то нелепое, какой-то морок, что-то такое, чему нет названия… А Хагиру все мерещились летящие в замахе руки, напряженные плечи, искаженные лица… Призраки метались по равнине, и он видел их яснее, чем вереск и лежащие тела.
Ему было тяжело и неловко. Выпустив ненужную секиру, Хагир поглядел на себя, будто хотел понять, что же он собой представляет. Руки и ноги казались чужими, он не узнавал собственную одежду – сплошь залитую кровью, заскорузлую, липкую. Распустившиеся волосы противно липли к шее и к щекам; с трудом подняв тяжелую непослушную руку, Хагир хотел убрать с лица пряди, но только измазал щеку свернувшейся кровью и пылью. Солнце смотрело с вершины небосвода. Был полдень. Но казалось, что это утро украли, потому что его не было. Хагир не помнил этого времени.
По краям долины шевелились люди. За горой боевой рог пел что-то непривычное, и сознание Хагира само собой отметило, что там, впереди, фьялли. На дне долины на высоком древке трепетал смутно знакомый стяг. Хагир побрел назад, еле передвигая ноги. Вокруг него стонали и шевелились раненые, кто-то пытался сесть, подняться, кто-то окликал его, и Хагир слышал, но не мог сообразить, чего от него хотят. Весь мир казался пустым. На ходу он вспомнил, что этот стяг – Бергвида. Жив ли конунг квиттов? Сейчас мысль о Бергвиде не вызвала ни радости, ни негодования; как-то само собой пришло убеждение, что уцелеть в битве тому было невозможно.
Перед стягом стояла толпа. При виде Хагира люди расступились. Его узнали, но он почти никого не узнавал. На земле лежал какой-то человек с раскинутыми руками и ногами. Череп был проломлен мощным ударом сверху, кости вдавились внутрь так глубоко, что лицо стало неузнаваемым. Только черная борода казалась знакомой.
