— Кто это был? — поинтересовался Аурелиус с наигранным спокойствием, которое должно было свидетельствовать о его светской толерантности.
— Да так, один друг, — ответила Катрин, радуясь очевидному бесстыдству своей лжи.
— Ты очень красива, когда так сияешь, — сказал Аурелиус.
Теперь ей стало его жалко.
— Может, сходим как-нибудь на этой неделе в кино? — предложила она и сама удивилась этой неожиданной перемене настроения. Она вдруг почувствовала к нему симпатию, ей захотелось сделать ему что-нибудь хорошее. — Созвонимся завтра, — сказала она, подталкивая его к выходу. (В приемной было полно народа.)
— Я позвоню тебе, — ответил он, сделал несколько шагов к двери, повернулся и спросил, неумело изображая равнодушие: — Значит, завтра у тебя рандеву?
— Да нет! — громко рассмеялась она. — Просто один хороший знакомый пригласил меня на завтрак.
Аурелиус неуверенно улыбнулся.
— Он хочет, чтобы я непременно попробовала его пирог из крыжовника! — крикнула Катрин ему вслед.
Четырнадцатое декабря
«Если Курт что-нибудь понимает, то, скорее всего, юмор», — подумала Катрин. Она выбрала ему в подарок пластмассовый сэндвич с колбасой, который ржал, когда на него нажимали. Ржание, по-видимому, служило акустическим намеком на то, что колбаса была из конины.
Максу она уже была готова вручить настенный календарь с голыми девицами и дарственной надписью: «Для повышения эффективности творческого процесса и производительности труда». Но потом решила, что для таких презентов они, пожалуй, еще слишком мало знакомы. В ней просто говорило ее озорство, благодаря которому она умудрилась в такую унылую пору так обрадоваться такому простому событию, как обычное приглашение на завтрак. Может, у Макса действительно были проблемы с этим делом. В конце концов она купила ему пачку тыквенных семечек со вкусом ванили.
За окнами кружились пушистые снежинки. В детстве Катрин часами простаивала по вечерам у окна и как зачарованная смотрела на заштрихованный свет фонарей. А проснувшись ночью (или если ей не удавалось уснуть от волнения), она смотрела, не исчезли ли мерцающие нимбы вокруг фонарей, закончилась или, наоборот, усилилась пляска снежинок.
С годами символическое значение снегопада сместилось в область негативных эмоций. Катрин раскусила снег. Он был обманчив. На лету он прикидывался романтичным, а приземлившись, сразу же оказывался бессмысленным и ненужным. Время, когда снег ее раздражал, было во много раз длиннее времени, когда она его ждала. Интервалы с каждым годом становились все больше.
В парке Эстерхази, по пути к Максу и Курту, Катрин на несколько минут заключила перемирие с зимой. Откинув назад капюшон, она подставила лицо снежинкам, которые тут же покрыли ее волосы белой кисеей. Она закрыла глаза и почувствовала себя молодой. Очень молодой. У нее появилось такое чувство, как будто она так и осталась ребенком.
Курт лежал под своим креслом и спал. Он не проснулся, когда Катрин вошла. И даже когда она «заржала» ему в ухо лошадиным сэндвичем. Квартира была теплой и светлой. «В такой квартире невозможно впасть в меланхолию», — подумала Катрин. Ни обстановкой, ни оформлением здесь и не пахло. Это была некая совокупность случайно оказавшихся под одной крышей красивых и уродливых вещей, которым хозяин дал карт-бланш в решении визуального образа интерьера. И они вполне справились с этой задачей. Квартира являла собой противоположность тому, что называют отсутствием всякого стиля — здесь, напротив, было представлено слишком много стилей. По отдельным предметам можно было реконструировать все многообразие настроений и мотивов хозяина при покупке мебели. Он руководствовался то низкой ценой, то практичностью вещи, то пестротой и яркостью, то благородством форм, то авангардистским характером, то редкостью товара, а то и такими качествами, за которые прадеды заклеймили бы его вкус как мещанский.
На светлом паркетном полу гостиной лежали три ковра с разных континентов, отчаянно диссонировавшие по цвету. Европа поблекла, Азия стыдливо прятала глаза, Южная Америка торжествовала. При виде платяного шкафа из красного дерева нетрудно было догадаться, что его в свое время не вышвырнули в окно только по причине его чрезмерной тяжести и громоздкости. Самое подходящее определение, которое гости могли придумать при виде деревянных монументов ужаса, было «склад забытых вещей».
Довольно симпатично выглядели комодики, тумбочки и столики, которые издалека можно было принять за антиквариат. На стенах висели пошло-экстравагантные пейзажи и жуткие часы с кукушкой, в которых вместо кукушки ежечасно появлялись фигурки древнегреческих богов и героев. По отсутствию ваз, ламп, подсвечников и прочих декоративных элементов Катрин определила, что в этом доме отсутствует кокетливость внутреннего убранства и любовь к деталям — то есть женщина.
Самый теплый угол гостиной был отмечен мягким изгибом вписанного в него очень светского оранжево-красного замшевого дивана, перед которым стоял болезненно-вычурный журнальный столик «а-ля рюстик» с шиферной столешницей в дубовом обрамлении. Самым элегантным предметом обстановки гостиной был, пожалуй, письменный стол в стиле модерн. «Без голых девиц он смотрится еще лучше», — подумала Катрин и чуть не сказала это хозяину.
Макс стоял в своей маленькой кухоньке, при виде которой невольно напрашивался унылый образ яичницы с ветчиной в исполнении охваченного похмельной дрожью холостяка. Но пахло в этой кухне бабушкой. Это был запах пирога с крыжовником. Нет, это был просто запах пирога. Крыжовник не имеет запаха.
— А где ты взял крыжовник? — спросила она и осталась недовольна нечистым звучанием своего голоса.
Когда она чувствовала себя уверенно и независимо, у нее обычно был очень приятный низкий голос, она знала это. А тут вдруг такое карканье! Интересно, он заметил ее волнение?
Макс принялся рассказывать о каком-то знакомом торговце на рынке, который посоветовал ему попробовать там-то и там-то. Но «там-то и там-то» ничего не оказалось, и тогда он попробовал…
Катрин при всем желании не могла сосредоточиться на деталях рассказа. Ясно было одно: он раздобыл крыжовник на краю света. Для нее. Только для нее одной. Любое украшение покупает один из множества мужчин для одной из множества женщин. А вот пирог из крыжовника печет только тот, кто знает «пароль», и только для той, которая и сообщила ему этот «пароль». Более интимного подарка невозможно себе и представить.
Рассказывая, Макс смотрел ей прямо в глаза; ей даже пришлось отвернуться. Она чувствовала себя разоблаченной, а он словно преобразился. Он не сводил с нее глаз. Он был совсем другим, он как будто только что, внезапно, вошел в ее жизнь. Он стал ей интересен. Она начала изучать его. Он нравился ей. Это было удивительно, что мужчина, на которого она впервые осознанно обратила внимание, мог сразу же так ей понравиться.
Они провели полдня на оранжево-красном диване. Сидя в двух метрах друг от друга, они за все время не придвинулись друг к другу ни на миллиметр. Она — потому что ни за что бы этого не сделала, он — потому что не сделал этого. Курт все это время спал. И Катрин полюбила его за это. Он стал ее любимой собакой. Пирог не имел ярко выраженного вкуса. Каждый раз, когда Макс спрашивал: «Хочешь еще кусочек?», она отвечала: «С удовольствием, но только совсем маленький». Она выпила восемь чашек кофе и два литра минеральной воды. Она была просто вынуждена непрерывно что-то есть и пить (и соответственно периодически посещать туалет): ей необходимо было какое-то непрерывное оправдание тому, что она не уходит. А ей не хотелось никуда уходить. Ей хотелось сидеть у него как можно дольше, даже если бы ей пришлось до конца жизни есть пирог из крыжовника и пить воду (периодически посещая туалет), чтобы не лишиться права пребывания в этой квартире.
