Между тем призрак с заветным сокровищем взмывал все выше, разрывая ночной мрак жутким сиянием. Вот мантия, украшавшая плечи Анны Болейн, сама собой развернулась, точно параплан, и, скользя по незримому потоку ночного ветра, полетела вниз. Вслед за этим во двор Тауэра градом посыпались монеты, короны – словом, все то, что ныне не составляло ни малейшей ценности для тающей в воздухе скорбной вереницы бесплотных духов. Лишь только венец Гвендалайн, сияя звездой в руках уже почти незримого призрака, медленно уплывал из Тауэра, демонстративно покидая поруганную резиденцию королей Британии.
Для нас с Олуэн это было сигналом к началу действий. Пока онемевшая толпа, тыча в небо пальцами, не находила слов, чтобы описать сию неописуемую процессию, никто и не подумал следить за тем, кто и куда передвигается в этот момент по Тауэру. Покуда все шло замечательно. Можно было не сомневаться, что завтра многократно приукрашенная весть о неурочной выходке духов обойдет весь Лондон, а уже через неделю во всем королевстве не найдется уголка, где бы ни рассказывали ужасов об исчезновении заветного венца истинных властителей острова.
Старинная легенда обретала второе дыхание, и это было как раз то, что нам надо.
– `Капитан! ` – раздалось на канапе связи радостное восклицание Лиса. – `Зрю воочию лучшее в мире привидение с короной! Заходит на посадку по глиссаде, шо тот Бэтмен на авиасалоне. Так шо считай, дело в шапке и она уже наша! Крутая, я тебе скажу, штуковина! `
– `Я видел издали `, – поспешил с ответом я. – `Позже, даст Бог, рассмотрю поближе. А сейчас – извини, я сосредоточусь на Елизавете `.
Связь отключилась, и я с нетерпением уставился на окна дома лейтенанта, где должен был появиться прочерченный фонарем крест – условный сигнал Олуэн.
По логике приключенческого жанра, к которому, несомненно, относится побег из застенков Тауэра, вероятно, следовало заметить емко и лаконично: “Стража спала*.
Однако в данном случае это было бы неверно. Да и как тут уснешь, когда летучий дивизион неупокоенных призраков устраивает пляску духов и смотр-парад своих частей. Простите за невольный каламбур! И все же неусыпную охрану Элизабет Тюдор абсолютно не волновали суета и паника, царившие во дворе крепости. Их вообще ничего не волновало. Улыбчиво-расслабленные лица девонширских головорезов вполне недвусмысленно указывали, в каких далеких эмпиреях витало сейчас одурманенное сознание хозяев этих лиц. Один из стражей, с бородой едва ли не от глаз и с черными усами врастопырку, сидел, вытянув ноги поперек заветной двери, и самозабвенно, точно соску, облизывал указательный палец. Я отодвинул его мосластые ходули от прохода, но он, не обратив внимания на бесцеремонные действия невесть откуда взявшегося наглеца, лишь отвернулся носом в стенку, добиваясь материнского молока из-под почерневшего от грязи ногтя.
Тихо, стараясь не скрипеть, я толкнул дверь покоев августейшей пленницы. Понятное дело, я мог бы застигнуть ее в кровати, и это, несомненно, был бы моветон. Но в такие минуты не до строгого придворного этикета. Наудачу, ее величество, вероятно, еще не ложилась почивать. Полностью одетая – хоть сейчас вводи послов на прием, она сидела в высоком кресле, вцепившись пальцами в резные подлокотники, точно надеясь, что золоченые грифоны, любезно подставившие ей спины, оживут, чтобы защитить от творящегося вокруг сумасшествия. Однако пирожков с гашишем королеве не досталось, а потому участь грифонов была горька – по-прежнему оставаться резными подлокотниками.
– Абсолют! – вперив в меня немигающий взгляд светлых тюдоровских глаз, точь-в-точь папаша Генрих, очень четко произнесла Елизавета. – Потрудитесь объяснить, что здесь происходит?!
– Мадам! Как вы уже знаете, я здесь, чтобы помочь вам бежать из Тауэра. Поверьте, это весьма непростое дело, раз уж мертвые участвуют в нем наравне с живыми! Все, что вы, вероятно, наблюдали вблизи Башни-Сокровищницы – отнюдь не плод болезненного воображения. Ваша покойная матушка во главе воинства призраков Тауэра дерзнула попрать веками заведенный порядок, чтобы помочь мне освободить свою кровиночку, то есть вас, сударыня.
– Очередная ложь! – возмутилась королева. – Я не сомневаюсь, это новая уловка Рейли! Этот лживый изменник желает погубить меня! Но я этого не допущу! И не смейте понапрасну тревожить душу моей бедной матери! Я верю, когда б она могла – то сама бы пришла молвить слово утешения своей злосчастной дочери.
– Как же! – хмыкнул я. – Не далее трех часов назад я умолял ее об этом, прося отрекомендовать меня вам, чтобы здесь и сейчас не было той нелепой сцены, в которой мы с вами, увы, принимаем участие. Если желаете, могу передать то, что сказала она. И ваше дело – верить мне или нет! Но я заклинаю вас: хоть на несколько минут отбросьте подозрения и проявите ту проницательность и мудрость, которые снискали вам славу не только первейшей красавицы среди христианских королев, но славнейшей и дальновидной государыни!
Неприкрытая лесть, жестко, по-мужски высказанная прямо в глаза, в девяти случаях из десяти – безотказное оружие. Вот и сейчас лицо королевы просветлело, что было заметно даже в зыбком сиянии ночных светилен, и упорная складка губ заметно расслабилась. Елизавете Тюдор вот уже месяц с лишним не говорили комплиментов. Ободренный увиденным, я заговорил вдохновенно, точно древний бард:
– Когда вы спали, незримый призрак Анны Болейн много раз приходил и стоял в ногах у вашего ложа. Безмолвно, опасаясь разбудить и напугать, любовалась несчастная своей дочерью, вспоминая, как вы лежали на шелковых простынях прелестной колыбельки. Она боялась испугать вас, но не только это заставило ее отказаться от возможности увидеться воочию. Она считает, что во многом повинна в тех бедах и тяготах, которые выпали вам в прежние годы и, увы, не оставляют и сейчас. Она сказала мне, что бесконечно виновна перед вами и что слышать упрек от своей любимой дочери – законный упрек, с этим не поспоришь, – для нее так же страшно и мучительно, как некогда положить голову под меч палача.
Я замолчал, набирая в грудь воздух для очередных патетических излияний. Елизавета чуть слышно всхлипнула, но тотчас взяла себя в руки.
– И все же она могла подать мне хоть какой-то знак!
Я невольно улыбнулся. Слава богу, во время последнего разговора с нашей “ветреной” сообщницей этот вопрос пришел и в мою голову, а потому…
– Конечно! – не сбиваясь с тона, промолвил я. – Леди Анна просила передать вам, просила напомнить, как много лет назад, когда вам было всего три года, рассказывала она древнюю легенду об Олуэн и Килухе, а затем подарила вам их резные фигурки, заверяя, что они всегда защитят вас от невзгод. Вы долгое время клали их под подушку, ложась спать. Да и сейчас фигурки у вас в кошеле, что на поясе. Так вот, имя этой девушки – Олуэн, а меня, хоть я и не победитель великана из великанов, королева Анна просила быть вашим рыцарем. Вот все, что я вам могу сказать'
Лицо Елизаветы было восково-бледным, но это отнюдь не была бледность страха. Волнение заставляло сердце государыни биться так часто, что даже мне, стоящему шагах в пяти от нее, был отчетливо слышен ею стук.
