Ну и, конечно, несносный буян Джеймс – неисправимый богохульник и отважнейший из сторонников Йорков во время войны Роз. Исколотый алебардами Королевских Йоменов, посланных Генрихом VII, чтобы схватить бешеного смутьяна, он продолжал крушить своим мечом направо и налево, пока последнее дыхание не оставило его. Никто точно не мог сказать, какими же были прощальные слова моего предка, но все в один голос утверждали, что, услышав их, святой Петр не только был обязан забаррикадироваться в своей сторожке, но и подпереть райские врата дюжиной увесистых бревен. Не желая смириться с безвременной кончиной, буян Джеймс, шестой лорд Камвартон, время от времени любил пройтись по анфиладам замка, потрясая двуручным мечом и производя в помещениях давным-давно перестроенного родового гнезда ужасный бедлам.
Впрочем, для потомков он был безопасен. Встретив кого-нибудь из них, он останавливался и, гордо опираясь на грозное оружие, разражался долгой пламенной речью, в которой воззвания к чести и доблести перемежались такой несусветной бранью, что, вероятно, даже преисподняя отказала неистовому потомку вестфольдских королей в подданстве. Отведя неприкаянную душу, лорд Джеймс исчезал – когда на полгода, когда и на год.
С гостями было сложнее. Каждый посетитель должен был крепко-накрепко запомнить, что, увидев несущегося по коридору окровавленного бородача с двуручником, следует не падать в обморок, и уж тем более не пускаться наутек, а орать во все горло, что ты сторонник Йорков, и прочую галиматью типа “Вперед, белый вепрь! Порви их в клочья!”. И еще боевой клич Камдилов: “Нет преград!” Увы, с этой несложной задачей, как показала практика, справлялись не все.
Так что кое-какой опыт общения с призраками, отваливайся у них голова или нет, у меня имелся. И где-то впереди маячила перспектива после ухода на заслуженный отдых заняться созданием наставления по продуктивному и сравнительно безопасному общению с неупокоенными душами. Конечно, если до того моя собственная душа не присоединится к их числу в одном их многих сопредельных миров.
Между тем потерявшая голову дама, осознав, что она не одна в опочивальне, должно быть, из врожденной стыдливости предприняла отчаянную попытку оказать психическое воздействие на бесстыжего нахала – то бишь на меня. Она увеличилась в размерах раза в три и одновременно заклацала зубами валяющейся головы, вместе с тем пытаясь все же нашарить потерянное лицо, ибо стыдливость стыдливостью, но появляться перед кавалером с неприкрытой шеей не пристало истинной леди. Даже после смерти.
– Мадам, мадам! – вжимаясь в спинку кресла, предупредил я. – Сейчас я начну креститься и призывать на выручку всех бодрствующих в это время святых. А если это не поможет, перебужу всех лондонских петухов своими воплями – и вы сами понимаете, чем все это кончится!
Разгневанная хозяйка окровавленного ложа, то ли под влиянием моих нелепых угроз, то ли по причинам и вовсе неведомым, приняла обычные размеры столь же быстро, как и разрослась.
– Так-то лучше! – себе под нос пробормотал я. – Мадам, ваша голова в трех шагах левее. Идите, ориентируясь на скрежет зубовный.
Произнеся последние слова, я сообразил, что сморозил глупость, потому как тяжело прислушиваться к лязгу зубов, когда собственные уши находятся на искомом предмете. Впрочем, вскоре голова была найдена и водружена на место. Правда, перед тем, как явиться мне во всей красе, незнакомка старательно и долго поправляла сбившуюся прическу, но, в сущности, это был добрый признак. Вряд ли бы она уделила такое внимание своей внешности, когда бы планировала расправиться с нескромным кавалером тотчас по обретении головы.
– О, несчастный! Что ты делаешь в этой обители слез?! – наконец получив обратно право голоса, взвыла дама, как и положено, замогильным голосом.
– До вашего визита пытался спать, – нехотя сознался я.
– Несчастный! – с традиционным подвыванием вновь возопила ночная гостья. – Поведай, в чем вина твоя! За что суждено тебе оросить кровью камни Тайберна?!
– Да в общем-то ни за что, – пожал плечами я.
– Все так говорят! Не криви душой! – настаивала хозяйка продавленной перины. – Ведь скоро мы с тобой станем равными и будем вечно плясать в бесконечном хороводе безжизненных обитателей Тауэра.
– Да ну что вы, что вы! Я же просто ночую здесь.
– Назови свое имя, незнакомец! – воспаряя к потолку, потребовала голосистая участница хоровода теней.
– Шарль де Бурбон, герцог де Бомон, – не заставляя себя долго упрашивать, соврал я.
– Бурбон?! – несколько раз озадаченно повторило привидение. – Стало быть, ты француз.
– В некотором роде, – попытался я уклониться от ответа.
– Выходит, , мой муж вновь начал войну с Францией?
– Я бы не стал это утверждать, мадам. Впрочем, мне неизвестно, кто имеет честь быть вашим мужем.
– О, я несчастная, покинутая жена – брошенная и поруганная! – Дама в экстазе вцепилась в свои роскошные кудри, но лишь вновь снесла голову с плеч. – Волей этого тирана я лишена жизни и всего того, что так любила! Я – Анна Болейн, безутешная жена жестокосердного короля Англии Генриха VIII!
Отсеченная голова королевы вернулась к месту своего обычного пребывания, и спальня огласилась стонами, воплями и рыданиями так, точно казненная сволочным муженьком красавица решила воспользоваться случаем всласть поплакать на собственных похоронах.
– Кхм! Мадам, может, вас это утешит, – попытался я хоть как-то успокоить казненную, – но ваш муж давным-давно мертв.
– Да ну?! – прекращая оглашать комнату утробным воем, обрадовалась Анна Болейн. – А от чего он умер?
– От ожирения, мадам. Последние годы своей жизни он был настолько тучен, что его приходилось возить на специальной тележке.
– Грязный боров! – нежно проворковала первая маркиза Дорсет. – А ведь я говорила ему, чем закончится его обжорство! Я предупреждала! А кто же сейчас правит страной? – полюбопытствовала она, теряя интерес к жалкой участи бывшего супруга.
– До сегодняшнего дня, сударыня, Британией правила ваша дочь.
Точно в подтверждение моих слов где-то далеко, должно быть, в предместье, заорал первый, встревоженный предчувствием зари петух.
– Моя дочь – королева? – скороговоркой выпалила Анна Болейн.
– Была таковой, – в тон ей ответил я. – Вчера ее свергли. Второй петух, точно ревнуя к успеху первого, во всю глотку возвестил начало нового дня.
– Она здесь, в Тауэре, – частил я.
– Это все Филадельф…
Последняя фраза обезглавленной королевы показалась мне незаконченной, но никакой возможности уточнить смысл слов ночной гостьи не было. Призрак растаял на глазах, потревоженный рассветным лучом, ненароком скользнувшим по кованому плетению оконной решетки. А вслед за этим – новый петушиный крик, радостный, точно вопль “Земля!” после месяцев морских скитаний, разорвал тишину серого лондонского утра, подводя черту под моим ночным приключением.
