– Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Ты
прекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет быть
прекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота – не
обнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Не
следы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски.
– Но вы только что говорили, что художник – ничто в
сравнении с моделью.
– Тот, кого я назвал художником, не обязательно, разумеется,
скульптор или живописец. Конечно, и они могут быть художниками, если смогут
овладеть сюжетом и разрушить его (он как-то выделил этот глагол «разрушить»).
Но чаще всего модель сама выполняет эту миссию, художник только
свидетельствует.
– Тогда что же такое совершенство? Где оно? – спросила
Эммануэль с внезапной тревогой.
– Совершенство, шедевр – то, что происходит. Нет, я не
правильно выразился. Шедевр – это то, что давно прошло.
Он взял руки Эммануэль в свои.
– Вы позволите мне на вашу цитату ответить другой. Она
принадлежит Мигелю Унамуно: «Самое великое произведение искусства не стоит
самой ничтожной человеческой жизни». Единственное искусство, которое
заслуживает чего-то, это история нашей плоти.
– Вы хотите сказать, что самое важное – это способ, которым
достигаешь чего-то? Что именно его надо понимать как шедевр, если хочешь не
просто просуществовать свою жизнь?
– Ничего подобного я не думаю. Пытаться сотворять – себя или
нечто другое – это все напрасный труд. Во всяком случае, если стремиться
сотворить что-то прочное.
Он вдруг улыбнулся.
– Но то же самое происходит, по правде говоря, и с
материалом более легким – из мечты, из грезы…
И тут же как бы опомнился:
– Если бы я имел хоть малейшее право давать вам советы, –
поклон был необычайно изыскан, – я бы посоветовал вам жить так, как я вас
попрошу.
На этом он отвел взгляд в сторону, как бы считая разговор
оконченным. Эммануэль стало неприятно. С деланной улыбкой она обратилась к
Мари-Анж:
– Ты случайно не видела Жана? Он с самого начала куда-то
исчез.
Итальянца окружили другие женщины. Вот прекрасный случай
удалиться, но Мари-Анж не отпустила подругу:
– Ты что, арестовала Би? Как ей не позвонишь, мне все время
отвечают, что она у тебя. – Она хихикнула. – И так как я не хочу мешать вашим
развлечениям…
У Эммануэль упало сердце – Мари-Анж смеется над нею! Да нет,
вид у нее вполне серьезный, она говорит искренне. Вот ирония судьбы! Эммануэль
приготовилась было пожаловаться вслух, но удержалась в последний момент. Как ей
признаться Мари-Анж, что она сама не может найти свою любовницу-одновневку?
Пусть уж останутся у этой малышки с косичками иллюзии о силе чар ее старшей
подруги. Но вот беда – в таком случае Эммануэль не сможет ничего узнать у нее о
Би. Ладно, она расспросит Ариану. Но нигде не видно короткой прически, нигде не
слышно резкого смеха. Может быть, нашлась другая жертва, согласившаяся пойти
«туда, где никого нет»?
А Мари-Анж снова заговорила о неуловимой американке:
– Я хотела бы хоть попрощаться с нею. Ну, тем хуже для нее.
Ты передашь ей мое «прощай».
– Как, она уезжает?
– Нет, уезжаю я.
– Ты? Ты мне совсем ничего не говорила об этом. И куда же?
– О, успокойся, не так далеко. Я всего-навсего проведу месяц
на море. Мама сняла бунгало в Паттайе. Приезжай нас проведать. Это всего сто
пятьдесят километров. Ты должна увидеть тамошние пляжи – полный отпад!
– Я слышала. Благословенное место, где акулы берут корм из
твоих рук. Я тебя больше не увижу…
– Что за ерунду ты городишь!
– Тебе будет скучно там одной…
Эммануэль расстроилась. Как бы порой ни была несносна
Мари-Анж, ее будет очень не хватать. Но показывать печаль не хотелось, и
Эммануэль заставила себя улыбнуться. А девочка отчеканила:
– Я никогда не буду скучать. Я буду принимать солнечные
ванны, кататься на водных лыжах. Да к тому же я беру с собой целый чемодан
книг: мне надо готовиться к учебному году.
– Ах, да, я совсем забыла, что мы еще ходим в школу, –
поддразнила ее Эммануэль.
– Ну, не все же так образованны, как ты.
– Ты не берешь никаких подруг в Паттайю?
– Нет уж, благодарю, мне хочется пожить спокойно.
– Ты очень любезна. Надеюсь, твоя мамочка не будет спускать
с тебя глаз и не даст путаться с маленькими рыбаками.
Зеленые глаза излучали таинственное сияние.
– А ты? Что ты будешь делать без меня? Впадешь в свое
обычное идиотство?
– Ну, нет, – игриво откликнулась Эммануэль. – Ты же сама
знаешь, что я собираюсь отдаться Марио.
Мгновенно Мари-Анж вернулась к серьезному тону:
– Да, тогда уж ты изменишься обязательно. Ты мне обещала, не
забудь! Ты теперь связана словом.
– Вот тут ты ошибаешься. Я буду делать то, что захочу.
– Разумеется, делай, если ты захочешь Марио. Надеюсь, ты
теперь не собираешься улизнуть от него?
Мари-Анж скорчила при этом такую презрительную гримасу, что
Эммануэль даже немного устыдилась себя. Но так сразу ей все-таки не хотелось
уступать:
– Он не так уж неотразим, как ты его рисовала. Он мне
показался краснобаем: произносит фразы и слушает их сам, ему и слушатели-то не
нужны!
– Ишь ты, какая привереда! Да ты должна гордиться, что тобой
интересуется такой человек. Должна тебе сказать, что он-то и в самом деле очень
привередлив.
– Ах, вот как! И его заинтересовала я. Значит, мне оказана
большая честь.
– Ну, конечно. Я очень рада, что ты ему как будто
понравилась. Могу тебе сказать, что я вовсе не была в этом сначала уверена.
– Еще раз спасибо. А почему ты думаешь, что я ему
понравилась? Мне, по крайней мере, показалось, что он интересуется только самим
собой.
– Но ты хотя бы согласна, что я его знаю немного лучше, чем
ты?
– Ну, разумеется. Я допускаю даже, что ты оказываешь ему, и
уже довольно долго, многие милости. Может быть, ты поделишься со мной своим
опытом, чтобы я оказалась более подготовленной в момент жертвоприношения.
– Ты сделаешь хорошо, если будешь говорить поменьше
пошлостей. Он от них в ужас приходит.
