— Разве ты — не такой? — спросил Игорь.
Странно, но подобных разговоров раньше им вести не приходилось. Слишком много было других тем.
— Может быть — гораздо хуже, — усмехнулся Воронцов. — Про самое начало нашей истории ты, конечно, мало что знаешь. Всякое там случалось, пока не притерлись, по причине отсутствия более разумных вариантов. Но это — наше внутреннее дело. Если тебя сейчас вельтшмерц
[58]
охватила — выбор небольшой. Наплевать ей, тоске то есть, в самую душу и жить дальше. Или — домой сваливать. В пятьдесят шестой. Там ведь лучше?
Ростокин непроизвольно поморщился.
— Ну да, кажется, соображаю. Там вас с Аллой тюрьма ждет?
[59]
Много дадут, по вашим законам?
— Ей — лет пять, — после паузы неохотно ответил Игорь. — Мне могут и десятку впаять. Если не сумеем оправдаться…
— Ничего. Отсидишь — выйдешь другим человеком, — с интонацией Папанова сказал Воронцов. Этого фильма
[60]
Ростокин не видел. — А тюрьмы у вас хоть хорошие?
— Зачем ты так, Дмитрий Сергеевич?
— Чтобы привести тебя в меридиан, как у нас, у штурмано́в говорят. Сравни то, что есть, и то, что может быть, — глядишь, полегчает. Только на спиртное по этому случаю налегать не советую. Нормальный человек пьет с устатку или для развлечения. А тоску водкой заливать — последнее дело…
— Много в этом деле понимаешь? — чтобы слегка самоутвердиться, спросил Игорь.
— А то! Мы в самые для меня поганые времена, с семьдесят четвертого начиная, со стармехом, у которого весь спирт был в распоряжении, в такую игру играли — кто лучше повод для выпивки придумает. Просто так — это уже алкоголизм. Я, допустим, поднимаю стакан за того израильского придурка, что неправильно на мине взрыватель установил, и она не у нас под килем рванула, а на сотню метров позже. Он соглашается, второй наливает — за мастеров судостроительного завода, подшипники которых без масла, на сухом трении проработали, сколько надо, чтобы нам до базы дотащиться… Естественно, употребляли не в ущерб службе и техническому состоянию корабля. Но тебе это знать как бы и ни к чему. Дела давно минувших дней…
Ростокину показалось, что несгибаемый адмирал тоже слегка загрустил.
— Смотри лучше сюда, — Воронцов показал на экран симулятора. — Вот картинка грядущего сражения, планируемая Балфуром, исходя из наших разведданных, а вот — то, что он должен предпринять, с точки зрения компьютера, смоделировавшего его личность по доступным источникам. Необходимую информацию Сильвия с Алексеем подкинули. Они там в Лондоне даром хлеб не жуют.
— То есть получается, — сказал Игорь, всматриваясь в изображенные разными цветами схемы, — что адмирал сейчас как бы действует вопреки собственным глубинным желаниям и определяющим их принципам?
— Приблизительно. Это — не такой уж редкий случай. В военной истории, вообще в психологии. Сшибка разнонаправленных, но ценностно равновеликих побуждений. Эмоционально, гормонально некая особа тебя возбуждает и влечет до умопомрачения. «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой», — выражаясь классическим штилем. Разум же, или его остатки, изо всех сил предупреждает о губительности столь невыгодной сделки. И тут каждый поступает… В зависимости от чего? — тоном экзаменатора спросил Воронцов.
— Я, Дмитрий Сергеевич, психологию тоже изучал, и в мое время, смею заметить, она разработана куда глубже, чем в ваше, — с некоторым вызовом ответил Ростокин.
— Это ты брось. Книжек у вас больше написано и диссертаций защищено. А так… Ни один ваш и наш профессор Сократа, Конфуция или Экклезиаста ни на йоту не превзошел. Да зачем далеко ходить — тот же Новиков, впервые к вам попав, и тебя психологически просчитал и переиграл, и вашего Суздалева. Сан-Франциско помнишь? И где ваши «глубокие разработки»?
— Ну, это ты не равняй! Здесь совсем другие факторы и способности…
— Тогда в чем смысл высоких теорий? «Что было, то и будет, и ничего нет нового под солнцем». Екклезиаст, прошу заметить. Строители Нотр-Дам, Кельнского собора, да тех же и пирамид МИСИ и МАРХИ
[61]
не кончали, а по сей день их выпускников в тупик своими решениями ставят…
Воронцову просто нравилось развлекаться, подначивая своего как бы правнука. Времени у них много, все решения приняты, отчего бы не потренировать молодого?
— Итак, что мы имеем? Адмирал Балфур, Роджер, веселый он или нет, скоро узнаем, предположительно решил перехватить «Изумруд» таким вот образом, — Дмитрий указал на схему, изображенную синими линиями. — Это весьма смело, нестандартно и могло бы выйти неплохо, абстрактно рассуждая. Однако наш партнер строит свои планы из расчета, что предельная скорость нашего крейсера никак не больше двадцати шести узлов. И здесь он прав. Уровень технической мысли иного не допускает. Показания очевидцев боя, где Володя галсировал на тридцати и больше, сэр Роджер отрицает. Тоже правильно. Не может флотоводец ориентироваться на легенды. Я бы тоже в свое время не поверил, что у израильтян есть экранопланы размером в авианосец…
— А теперь?
— Слушай, Игорь, не нужно меня грузить. Мы чем-то другим сейчас занимаемся, нет?
— Согласен, Дима, прости. Продолжай.
— Продолжаю, — прежним ровным голосом, как на занятии по технике безопасности с младшим комсоставом, Воронцов перешел к следующей теме, не последней по значению. — Адмиралу Балфуру, при этой схеме боя, скорее всего, сопутствовал бы успех, пусть и относительный. Он мог бы сохранить бо́льшую часть своего отряда и надеяться протащить конвой до места… Я бы, на его месте, нашего Володю свободно бы переиграл.
Игорь, оставаясь, невзирая ни на что, человеком другой культуры, опять удивился. Как же так?
— Да вот так! Не могла, по всем теориям, старая «Слава»
[62]
сутки против немецкого дредноутного флота отстреливаться. А смогла. Ты никогда, Игорек, не думал, что безрассудная отвага преодолевает любые… ну, факторы?
Воронцов, посасывая трубку, подошел к лобовому стеклу рубки, прижался к нему лбом, всматриваясь в увенчанные пенными гребнями валы, которые «Валгалла» распарывала и подминала под себя, почти не теряя скорости.
