Это Новиков, возможно, начал бы играть в дипломатию, а Дмитрия такие ходы не интересовали вот ни на сколько. Как дворовая партия в домино. «Рыбой» кончили — шапки врозь, и конец компании.
Комендант, кое-что понимающий в людях, видел равнодушно-откровенную позицию собеседника. Перед ним сидел человек, которому в этом мире не нужно совсем ничего. Такие люди не торгуются.
А бурское руководство, посылая Боту для переговоров, наверняка считало, что у них имеются козыри, которые стоит только выбросить на стол, и партнер поднимет лапки вверх. Что он мечтает о праве на концессии золотых и алмазных приисков, на военно-морские базы, на что-нибудь еще…
Луис постарался собрать в кулак все свои волевые способности и проистекающие из должности права. Заведомо зная, что уже проиграл по всем позициям. Не мог он на равных спорить с человеком, который своими зеленоватыми в крапинку глазами пронизывал его насквозь, а легкой кривизной губ подтверждал бессмысленность спора. Да и не спора даже.
Так, на взгляд Боты, должна бы выглядеть его собственная болтовня с туземным царьком, вроде потомка Чаки Великого, хотя бы и окончившим приличный лондонский колледж, но в душе остающимся людоедом мелкого пошиба.
Воронцов кивнул, подтверждая, что собеседник понял его правильно. И этим еще больше напугал Боту. Любые мысли он читает еще до того, как они успели оформиться.
— За всех своих друзей я решать не вправе, — сказал Дмитрий, — но сегодня я здесь главный. Поэтому, уважаемый Луис… Как, кстати, вашего папу звали, простите?
— Каролюс, — с удивлением ответил комендант.
— Луис Карлович, значит, — он произнес имя-отчество по-русски, без всякого акцента. — Хотите — мы с вами прямо сейчас договоримся? Причем имейте в виду, что никаких других вариантов не будет. Я — человек крайне жесткий, жизнь научила, но самое-самое главное, для вас, конечно, я абсолютно лишен хоть каких-нибудь амбиций. Торговаться, то есть, со мной бессмысленно. У меня есть все, и ничего мне предложить просто невозможно. Ни власти, ни доли в алмазных приисках. Редкий случай, правда? По правде — мне и ваши Оранжевые Трансваали до фонаря. Знаю, чем ваша борьба за независимость и сама независимость кончатся.
Дмитрий, усмехаясь, запил глоток коньяка глотком кофе. Ситуация ему нравилась. Он ведь и вправду знал. Пыхнул догоревшей до середины сигарой.
— Вы себя, Луис Карлович, поставили в ситуацию детского мата. И выход только один. Нет, конечно, два, но второй я не рассматриваю. Ибо он печален. А первый и обоюдно выгодный таков. Вы остаетесь комендантом Наталя, а в перспективе — президентом всего Южно-Африканского союза, который мы с вами (и для вас) создадим прямо по линии двадцатой южной параллели. Неплохо, да?
Бота в уме представил себе эту границу и согласился, да, очень неплохо.
— Но за эту маленькую радость вы становитесь моим тайным сатрапом
[46]
. Со всеми вытекающими… Я вам буду хорошо платить, вы будете, если потребуется, исполнять мои… поручения. И только. В любом другом варианте я оставляю вас один на один с империей. Выбирайте, что вам дороже. Дурацкий гонор или судьба Родины…
Воронцов знал, что поступает грубо и цинично, но как еще с этими возомнившими о себе лидерами разговаривать? Проявишь интеллигентскую мягкость и либерализм — вскоре увидишь на троне очередного людоеда Бокассу, избранного вполне демократическим путем.
От слова «демократия» у Воронцова сводило скулы. Демократия — к нему на мостик придет кочегар и скажет, что их там, внизу, сорок человек, а штурманов вкупе с капитаном — пять, потому они проголосовали… Компа́с должен показывать в центр мировой революции, а ручки машинного телеграфа трогать вообще не надо. Во избежание.
— Зачем? Зачем вам это нужно? Вы сказали — платить! Но что можно заплатить человеку, владеющему половиной золотых и алмазных месторождений Земли? — пересохшим горлом спросил Бота, и Воронцов немедленно предложил его промочить.
Выпили по нескольку глотков сухого вина.
— Вы мне сейчас попробуете не поверить, однако я по-прежнему говорю чистую правду. Ваше золото и бриллианты не стоят ни пенса, если ваш лоб случайно попал в перекрестие оптического прицела. Мы вам будем платить днями, месяцами и годами жизни…
Воланд, не Воланд, но Дмитрий выглядел для полчаса назад очень уверенного в себе хеера Боты человеком не от мира сего. В плохом смысле этого слова.
— Что? Что вы сказали?
— Ничего особенного. Неужели вы поняли меня как-то не так? Ай-яй-яй! А все настолько просто… Любой из нас может, выйдя из этой комнаты, стать жертвой массы случайностей. Кстати, и в комнате тоже. Вдруг — потолок обвалится? А на фронте — пуля, осколок…
— Нет, нет! О другом!
— А! Так это из той же оперы. Случаи ведь между нами летают, словно пули. Предположим, на следующие… Вам, кстати, сколько лет?
— Тридцать девять, — непослушным языком ответил Бота.
— Следующие пятьдесят проживешь, как захочешь. По усмотрению. Стопроцентно могу гарантировать, что за это время с тобой ничего не случится. Себе — не могу, а тебе — да!
— Да если бы даже и так, господин Воронцов. Кто откажется прожить пятьдесят лет. Но что вы хотите взамен? Зачем вам все вообще нужно?
— Мне, то есть нам всем, это нужно из чисто научного интереса. Хочется посмотреть, можно ли с помощью умного и честного руководителя провести модернизацию весьма архаичного общества до лучших мировых стандартов. Создать на юге Африки сильное, вполне цивилизованное, по европейским меркам, государство, безусловно дружественное моей стране… Президенты Штейн и Крюгер вряд ли на такое способны, а у вас есть все шансы. Вы не только талантливый полководец, вы еще и хорошо образованный юрист с современным стилем мышления…
Прошлый раз, провоевав три года и чудом избегнув не только смерти, но и более-менее серьезных поражений, Бота оказался в составе делегации, подписавшей капитуляцию обеих бурских республик. Знать он об этом, конечно, не мог, но уже не раз было сказано, что будущее отбрасывает свою тень в прошлое и может каким-то образом влиять на психику человека, определенным образом корректируя его поступки.
— Вам не кажется, что предлагаемое вами попахивает предательством? — спросил генерал.
— Как может показаться предательством желание обеспечить своей Родине победу наименее болезненным для нее образом? Больше похоже на измену стремление цепляться за отжившие понятия, невзирая на катастрофические последствия. Впрочем — решать вам. Я сказал и повторяю — личной заинтересованности в вашей войне до последнего у меня не было и нет. Вам я тоже предложил то, что два раза не предлагают.
— Разрешите мне как следует подумать над вашим предложением…
