Вначале, на глазах у всего города и английских шпионов, которых наверняка в Натале осталось множество, на пароходах чистили топки, меняли трубки в котлах, выбрасывали грязь и мусор, накопившиеся за годы в трюмах и подсобных помещениях. Точно отмечали посещавшие английские корабли русские офицеры, с времен Станюковича и раньше: «Служба, особенно штурманская, у них поставлена неплохо, но везде грязно, дисциплина — ниже всякой критики».
— Да англичане, — как поучал Воронцов Владимира, пораженного столь запущенными судами, — свой флот на человеческом уровне вообще не любят. Уж не знаю почему. У нас, если родной корабль тонет, самые грубые натуры слезу утирают, а иные вместе с ним на дно идут или за живучесть борются до последнего. А британцы в таких случаях гогочут, машут фуражками и орут: «Ничего. У короля много». Это не я придумал, не в газетах прочитал, это мне старые моряки, что в полярные конвои ходили, с глазу на глаз рассказывали.
— Может, и потому, что действительно — «много»? У нас каждый — с кровью да по копеечке, а у них — кто считает? Двадцать линкоров, сорок линкоров… Едва хоть один англичанин свой флот поименно помнит, а мы с вами — наизусть, и Первую эскадру, и Вторую
[41]
, и Балтфлот, и Черноморский…
— Дробь!
[42]
— неожиданно резко сказал Воронцов. — Давай делом заниматься.
Сейчас «португальцы» — именно их изображали моряки с «Валгаллы» и «Изумруда» — драили трофейные пароходы, как в Кронштадте перед императорским смотром. Наводили настоящий «флотский порядочек»: выгребли из трюмо́в тонны спекшейся в гнусную корку смеси угольной пыли, гальюнных и камбузных сливов, иной невыносимой для нормальных моряков гадости. Красили отсеки, борта, надстройки, так что создавалось впечатление, будто их готовят на роль госпитальных судов. Или — для продажи очень взыскательному покупателю.
Местные жители были в восторге — таких возможностей заработать они не имели за все время английского владычества. «Оккупанты» (кроме традиционно прижимистых буров) платили за овощи, фрукты, мясо, работу не торгуясь, что иногда вызывало определенное удивление, поскольку сводило на нет вековые традиции. Потом, правда, привыкли и даже обнаглели — стали запрашивать вдвое против и так несоразмерно вздернутых цен.
А гости (то есть новые хозяева) — платили. Как русские солдаты и офицеры в Ташкенте и Геое-Тепе. Иногда английскими пенсами и шиллингами, иногда, за крупные покупки — золотом.
Настал момент, когда Воронцова посетил с официальным визитом бурский комендант Наталя Луис Бота — генерал-фельдкорнет, сорокалетний мужчина достаточно цивилизованного вида. По крайней мере, он не походил одеждой и манерами на завязших в семнадцатом веке своих коллег и предводителей, вроде Паулюса Крюгера, ходившего при любой жаре в толстом суконном сюртуке до колен и с килограммовой Библией под мышкой. Ежеминутно открываемой для произнесения нужной цитаты.
Бота считался среди них диссидентом
[43]
. В военном деле тоже проявлял оригинальность тактического мышления. И все же в сравнении с адмиралом Воронцовым выглядел замшелым догматиком.
Привел с собой переводчика, считая, что коллега, владея английским и португальским, не сможет понять всех оттенков староголландского.
Воронцов немедленно отказался от его услуг на таком языке, что и сам, наверное, Рембрандт удивился бы. Изысканно, но с вкраплением слов портовых грузчиков старого Амстердама. Спасибо Антону и Арчибальду, с помощью их устройств можно было за час выучить даже жаргон малайских пиратов.
— Думаю, господин Бота, наша беседа не требует посторонних…
— Вы знаете голландский? — Удивление коменданта было искренним. Обучаясь в Европе на немецком, он отчетливо сообразил, что его родной язык шансов стать общеупотребительным в мире не имеет. Только законченный маньяк (или упертый филолог) взялся бы его учить, владея более доступными.
— Желаете на кафрском?
Кафрского как раз Воронцов выучить не успел, но для повышения ставок отчего не спросить? Больше уважать станет, особенно если сам не выучил.
Немножко поговорили на близкие к лингвистике темы. Затем, после всех протокольных фраз и жестов, Луис перешел к цели.
— Мы благодарны вам за все, что вы для нас сделали, ваше превосходительство, но положение становится нетерпимым…
— Это вы сами так думаете или вам велели говорить так? — невзирая на дипломатию, спросил Воронцов. На его, ставшем жестким лице не читалось ни малейшего желания соблюдать «правила игры».
— Димитриос, не вынуждайте меня говорить больше, чем я могу сказать, — с усилием произнес Бота.
Воронцов приблизительно догадывался, с какой целью явился к нему комендант. Такое уже не раз бывало в истории. Сравнительно патриархальное общество, с жесткой религиозной организацией, до поры готово принимать помощь от более развитых и светских партнеров, но как только положение более-менее стабилизируется, верх непременно берут ортодоксы. Если над ними нет достаточно жесткой светской власти, не останавливающейся перед репрессиями любой степени радикальности. Уровня Петра Первого, например.
В другом случае к власти приходят аятоллы (церковники в широком смысле), как в Иране семьдесят девятого года. В тот раз у шаха Мохаммеда Реза Пехлеви не хватило воли, чтобы резко, не стесняясь крови, подавить мятежников. И страна на десятилетия погрузилась в средневековье, а счет жертв пошел на миллионы, а не тысячи, чем все могло и ограничиться.
— Почему бы и не сказать открыто? Наши люди бескорыстно, не жалея сил, спасли вас от разгрома и продолжают помогать. Вы знаете, чем и как. Продолжайте. Я послушаю. А у вас что, нервный ступор? Воевать не боялись, нашу помощь принимать не отказывались, а теперь вдруг…
Бота, с выражением едва ли не отчаяния, собрался ответить, но Воронцов снова пресек его попытку резким жестом. Пусть этот самородок сообразит, как себя нужно вести с благодетелями. А то уж больно быстро начинают наглеть спасенные русской армией «братья». С американскими послами президенты «банановых республик» никогда себе не позволяли возвысить голос. А уж тем более — заикаться о какой-то «самостоятельной политике».
Он встал, широкими шагами пересек свой салон, открыл тяжелую дверь на площадку штурманского трапа, выглянул наружу, потом громко ее захлопнул. И повернул ключ.
— Никого нет. И быть не может. Ваша охрана тремя палубами ниже отдыхает под присмотром моих вахтенных. У вас редкий случай говорить откровенно. Если есть такое желание.
Мне до последнего дня казалось, что из всех ваших коллег и соотечественников вы представляетесь наилучшей кандидатурой на пост Президента Объединенной Южно-Африканской Республики. Девет — министром обороны. Именно так. Не согласны — каждый останется при своих. С вашим европейским образованием, неужели не догадываетесь — волонтеры приехали, волонтеры могут уехать. Или — заняться своими делами, благо государственная власть не в силах им хоть в чем-нибудь помешать. Итак?
