На улицу Ляхов солдатам выходить не велел. Вполне достаточно парного поста в прихожей. Дверь крепкая, окна забраны решетками, на столе посередине растопырил сошки трофейный пулемет «Брен», готовый, в случае чего, создать необходимую огневую завесу.
Двое дежурили, остальные шестеро мирно спали, рассредоточившись по укромным закоулкам дома. Никакая неожиданность не страшна славным российским десантникам и штурмгвардейцам.
С легким сердцем Ляхов вернулся в кабинет.
Двойник по-прежнему сидел в кресле, опершись подбородком о согнутую ладонь знакомым, привычным жестом. Задумчиво смотрел на нераспечатанную бутылку виски, с помощью которого Ляхов собирался снять стресс, если ничего не получится с вызовом.
– Ты, братец, что, тоже тоскуешь? – насмешливо поинтересовался Ляхов, вспомнив очень похожую ситуацию лет десять назад.
– А чем я тебя хуже? – вопросом на вопрос ответил Вадим. – Готовая к употреблению посудина иных мыслей вызывать не может. Кроме как надежды превратить обычную тоску в сладкую грусть, наполненную удесятеренным осознанием самого себя…
– Разумеется. Эрих Мария Ремарк, «Триумфальная арка».
– Какой Ремарк? – Вадим-второй вдруг вскинулся, как освобожденная от нижней защелки пружина автоматного магазина. – Какая «Триумфальная арка»? Какой доктор Равик и Париж сорокового года? Ты соображаешь, о чем говоришь? Ты, вообще, кто?
– Да что такого?.. – Ляхов было оторопел от непонятного эмоционального взрыва двойника, и тут же до него дошло. – Не психуй, Вадик! Все нормально. Тот самый твой кабель. Ты читал «Триумфальную арку». Я – только «На западном фронте» и «Три товарища». Написанные по итогам общей для нас Первой мировой. Потом у вас была Вторая, и должна была случиться и у нас, невзирая ни на какие пакты Бриана – Келлога! Ну, не случилась. А ты все равно сейчас – здесь! Ты – мой альтер эго. Значит, и для меня она теперь – была. Я знал, что была, еще когда первый раз попал во второй Израиль. Говорил с чеченцем Гериевым. А ну, ответь мне быстро, нет, подожди секунду, я напишу…
Ляхов черкнул на полях лежавшей на краю стола газеты.
– Сколько у вас стоил билет на автобус от Грозного до Минеральных Вод в 1989 году?
Вадим взглянул на него каким-то очень странным взглядом.
– Не знаю точно… Молодой тогда был, в те края не попадал. Но по километражу должно быть рублей десять.
– А у нас – рубль пятьдесят. И глянь на это…
Двойник прочел: «Грозный – Минводы – девять рублей».
– Если я это знаю, отчего мне про «Триумфальную» не знать? Так что ж теперь? И время у нас одно, получается, со сдвигами какими-то, но одно!
В молчании, для Ляхова торжествующем, для Вадима растерянном, выпили, одинаковым жестом взяв стаканы и одинаково, после глубокого выдоха, без закуски закурив.
– Теперь, пожалуй, продолжай. Мне все равно интересно.
Двойник, немного подсобравшись (Ляхов чувствовал, что первый раунд по очкам прошел вничью, хотя его собственное положение поначалу было проигрышней), решил за рамки заданной схемы не выходить.
– В принципе, все, что ты сказал, – несущественно. Ну, перемешались при взрыве какие-то элементы наших личностей, память частично, могут и другие феномены всплыть. Вообще, теория аналогичных личностей пока не разработана…
– А как она может быть разработана, – вкрадчиво осведомился Ляхов, если естественным порядком аналогичные личности просто не могут возникнуть? Посуди сам.
Я тут, вернувшись, с одним неглупым человеком поговорить успел, задал ему, как бы между прочим, вопрос о некоторых следствиях теории Эверетта. В ходе досужей болтовни за рюмкой чая. Пришли к выводу, что если альтернатива, скажем, возникает после того, как человек сделал существенный для всего мира выбор и история изменила свой ход, аналоги имеют право на существование, но только из числа уже живших и там и там, причем в зрелом возрасте.
Но если изменение случилось чуть ли не век назад, какие могут быть аналоги? Сам подумай – до развилки родились только наши деды… Мои остались жить в довольно-таки стабильном и благополучном мире, твои – в водовороте войн и революций. Даже вероятность рождения аналогов отцов исчезающе мала, так что говорить о нас самих?
Разволновавшись, Ляхов закуривал, чуть ли не одну от одной, уже третью папиросу.
– А твой вывод? – спокойно осведомился Вадим.
– Или ты сознательно из меня дурака сделать пытаешься, или сам… Поверить, что ты не задумывался о том же, что и я, не могу. Значит…
– Что же, вывод верный. Только дело не в обмане. Просто предполагалось, что слишком глубоко, особенно сегодня, мы влезать не станем, есть более насущные дела, но раз уж это тебя так зацепило…
«А как могло не зацепить? – про себя удивился Ляхов. – По сравнению с тайной собственного происхождения все прочее – семечки, если, конечно, именно сейчас не решается вопрос жизни и смерти. А у нас до утра времени еще много».
– Ты представляешь, что такое компьютер? – спросил Вадим.
– Та же ЭВМ, только по-английски… А при чем тут?
– Как он работает, соображаешь?
– В общих чертах, – неопределенно ответил Ляхов. На самом деле, никак он не соображал. Знал, как включить периферический пульт, как запрашивать информацию с центральной машины, распечатывать тексты. Осознать же, каким образом определенное количество ламп, транзисторов и прочих сопротивлений и конденсаторов в состоянии имитировать почти осмысленную деятельность, даже и не пытался. Байки про двоичный код и алгоритмы не слишком убеждали.
Но Вадим ответом удовлетворился.
– Есть мнение, что вся наша Вселенная – не более чем продукт мышления, или, скажем так – внутренний мир супер-супер в энной степени гиперкомпьютера. И ничего другого просто не существует. Одни только производные. Тогда можно объяснить все происходящее…
– Единственной фразой: «Как пожелаем, так и сделаем!»
– Совершенно верно. Так сделано, значит, так и есть. И любые другие вопросы бессмысленны.
– Круг завершился, змея укусила собственный хвост, и мы вернулись к уровню представлений первобытного синкретизма. Нет по отдельности ни людей, ни богов, ни природы, все есть все и сразу, не существует ни причин, ни следствий, ничего нельзя сделать по своей воле и ничего избежать. Живи, пока живется, реагируй только на то, что тебя касается в каждый данный момент. Даже молиться и приносить жертвы некому…
– Редукцио ад абсурдум
[70]
, – подвел итог Вадим. – В принципе, так и есть. За маленьким исключением. В пределах собственного существования мы можем и имеем право предпринимать любые действия, направленные на его улучшение. Без оглядки законы исторического материализма и всякий там детерминизм.
