Руководство операцией возлагаю на тебя, Игорь Викторович. Жандармерия, в пределах темы, в вашем распоряжении.
Шувал-Сергеев, не вставая, согласно звякнул шпорами под столом.
Олег Константинович пристально посмотрел на Тарханова. То ли думая, давать ли ему отдельное поручение, то ли просто пытаясь понять – а этот-то полковник что тут делает?
Ничего не сказал, выпил третью, жестом показал, что на этом – довольно.
– Хоть вы и не заслужили, подарок я вам приготовил. Вот как надо свой долг исполнять, учитесь!
По звонку дежурный пропустил в дверь есаула Миллера.
Адъютант был уже в полном порядке. То есть переодет в чистое, на сапоги наведен блеск и даже, кажется, свежевыбрит.
Козырнул, доложил, как положено, о прибытии.
– Не есаул, а войсковой старшина с сего часа. Спасибо за службу, Павел. Изложи вкратце, что и как.
Новоиспеченный войсковой старшина изложил, понятно и без лишних подробностей.
– А что за пленные? Успели допросить?
– Никак нет. Главный ранен, приличная потеря крови, а второй дуб дубом. Простой конюх. Как зовут, и то с третьего раза соображает.
– Не проблема, – усмехнулся Чекменев. – У нас быстрее будет. Соображать. Вот полковник Тарханов займется, у него и опыт, и оборудование. Раненый – где?
– В уездной больнице в Хотькове. На операции. Охрана – взвод казаков при хорунжем.
– Немедленно послать санитарный вертолет, двух лучших травматологов, – распорядился князь. – К утру допросить сможете?
– По состоянию, – неопределенно ответил Чекменев.
– Значит, чтоб было нужное состояние…
Великий князь, раздав царедворцам поручения, взбодренный тремя рюмками рябиновки и мастерски устроенным разносом, да и испытывая вдобавок естественное чувство радости от своего чудесного спасения, вдруг задумался.
Крутилась в голове некая ускользающая мысль, связанная с молчаливым полковником, стоически принявшим на себя порядочную долю высочайшего гнева, по справедливости – адресованного совсем не ему. Что-то связанное с этим полковником, но не имеющее отношения к сегодняшнему инциденту.
Ах, да, как же он мог забыть! Это ж его не то жене, не то просто подруге он объявлял свои милости на приеме в Берендеевке. Такая очаровательная молодая дама с большими серо-зелеными глазами и статью… Да, стать у нее отменная. Олег Константинович вспомнил ее длинные ноги, стройную, аккуратную, но одновременно крепкую фигуру. Не столичная хрупкая штучка, готовая переломиться от дуновения ветерка, не квашня расплывающаяся, с неимоверным трудом запакованная в корсет, а как раз то, что надо. Небось захочешь ради шутки, за известное место ущипнуть, так и не ухватишь… М-да!
Отчего бы не познакомиться с ней поближе, в приватной обстановке?
Момент сейчас самый подходящий. Настроение у князя именно такое, неотложных дел до утра точно нет, и полковник ее приведен в состояние, когда о бабах вспоминается в самую последнюю очередь. А если б и вспомнил, ходу ему в город нет.
Вот ведь как интересно получилось, если бы даже заранее планировал, не смог бы лучше устроить.
Олег Константинович был хотя и «большим жизнелюбом», как принято выражаться в отношении высокопоставленных особ (для прочих есть более простые определения), но человеком благородным. Никогда он не навязывал свою благосклонность привлекшим его внимание женщинам неджентльменскими способами. Все исключительно по доброму согласию и взаимному влечению. То, что очень немногие имели смелость и характер заявить о несогласии и неприязни, князь во внимание не принимал. Формально он предоставлял дамам полную свободу выбора. И если выбор был правильным, вознаграждал он своих пассий более чем щедро.
Вот и сейчас он ничего не предрешал. Пригласит мадам Тарханову на вечерний чай, побеседует, присмотрится, а уж там что будет, то и будет.
Князь вызвал камердинера и отдал необходимые распоряжения.
В Берендеевке принимать гостью было бы не в пример удобнее, но второй раз за день выезжать в ночной лес ему не хотелось. Два снаряда, как принято думать, в одну воронку не падают, но Олег Константинович по собственному фронтовому опыту знал, что и такое бывает. И времени уйдет много, а свои прихоти князь предпочитал исполнять по возможности сразу. Жизнь ведь коротка и переменчива.
Глава двадцатая
После возвращения Татьяна оказалась предоставленной сама себе. Как и Майя. Их «почти что мужей» захватила и закружила служба, повернувшаяся к женщинам своей теневой стороной. Когда она дарит чины, звания, ордена и много денег – это радует, веселит, тешит самолюбие, подогревает тщеславие.
Вот только что, ну словно вчера, была она неудачницей, сверх всякой меры засидевшейся в девицах и оттого отзывчивой на мужское внимание почти до неприличности. Гидессой Таней Любченко, за скромное вознаграждение водящей иностранных туристов по лермонтовским местам и прочим достопримечательностям Кавказских Минеральных Вод. Только чаевые позволяли вести более-менее приличное, по меркам Пятигорска, существование. И вдруг сразу – полковница, столбовая дворянка, кавалерственная дама, живет в Москве, в средствах не стеснена. Счастье, миллион по трамвайному билету!
Но обратная сторона всего этого великолепия – тоскливое одиночество. Сергей поначалу появлялся дома через три дня на четвертый, а последнюю неделю только изредка звонит. Одной ходить некуда, да и не принято такое, кроме, разумеется, магазинов и общедоступных кинотеатров. А на премьеру в Вахтанговский не пойдешь, и в МХАТ, и к Корфу, в ресторан – тем более. Скучно, тоскливо.
С Майей отношения оставались прекрасными, но словно бы не в фазе. Она-то не скучала и без уехавшего вообще «далеко от Москвы» Вадима. У нее сохранились почти все прежние компании, где она вращалась и блистала с еще большей интенсивностью, собственным и отраженным светом. И усиленно пыталась приобщить к жизни света Татьяну.
Та с ней сходила раз-другой в закрытый дамский клуб, на какой-то вернисаж с фуршетом, а в третий – не пошла. Отговорилась критическими днями, чтобы так уж демонстративно не противопоставляться. Ведь, кроме Майи, у нее в Москве друзей по-прежнему не было, но и с ее приятелями и приятельницами она чувствовала себя чужой.
Да и роскошные, ухоженные и уверенные в себе дамы наверняка шушукались у нее за спиной. «Мещанка во дворянстве», одним словом. Что на самом деле было неправдой. Именно своей оригинальностью Татьяна могла выделиться и занять подобающее положение. Но Майя, по известной женской вредности, вовремя ее не просветила.
И Татьяна, если не бродила бесцельно по улицам, чуть не целыми днями валялась на диване, листала глянцевые светские журналы, пытаясь извлечь из них наглядные примеры и руководство к действию в окружающей ее среде. Снова стала много курить, хотя с момента возобновления связи с Тархановым почти избавилась от этой привычки.
