Я уселся в свое кресло, немного отодвинул его от огня и принялся чистить и раскуривать трубку. Когда же я наконец затянулся, то понял, что прервал задушевную беседу, которую Оливеру и Уиллу не терпелось продолжить.
— Итак, — сказал я, выпуская небольшое облачко табачного дыма, — что все это значит?
Последовала пауза. Эсми покачала головой и улыбнулась, склонившись над своей вышивкой.
— Подождите…
Оливер внезапно вскочил и начал быстро ходить по комнате, выключая каждую лампу, кроме тех, что были на рождественской елке, стоявшей у противоположной стены. Когда он вернулся на место, камин остался единственным источником света, позволявшим нам разглядеть лица друг друга. Эсми недовольно заворчала, однако ей пришлось отложить шитье.
— Вот теперь можно продолжать, — с довольным видом заявил Оливер.
— Какие же вы еще мальчишки…
— Ну, давай, Уилл. Ведь теперь твоя очередь?
— Нет, Эдмунда.
— Верно, — сказал самый младший из братьев Эйнли неестественно низким голосом. — Я мог бы рассказать вам такое!
— А свет обязательно было гасить? — поинтересовалась Изобель таким тоном, словно она разговаривала к маленьким мальчиком.
— Да, сестренка, обязательно. Мы должны создать особую атмосферу.
— Но не уверен, что у меня получится, — заключил Эдмунд.
Оливер глухо застонал:
— Так есть желающие продолжать или нет?
Эсми наклонилась ко мне:
— Они рассказывают истории о привидениях.
— Да! — воскликнул Уилл с ликованием в голосе. — Самая лучшая рождественская традиция. К тому же очень древняя. Одинокий загородный дом, гости собираются в темной комнате, за окнами завывает ветер… — Оливер снова протяжно застонал.
В этот момент раздался флегматичный, добродушный голос Обри:
— Ну, так приступайте скорее.
Только этого они и ждали: Оливер, Эдмунд и Уилл принялись на перебой рассказывать леденящие кровь истории, одну страшнее другой, сопровождая свои повествования театральными завываниями и нарочито страшными криками. Они изо всех сил старались превзойти друг друга в изобретательности, их истории были сущим нагромождением кошмаров. Молодые люди рассказывали о каменных стенах в заброшенных замках, из которых сочилась кровь, и об увитых плющом, освещенных лунным светом развалинах монастырей; о потайных комнатах и секретных подземных темницах; о сырых склепах и заросших бурьяном кладбищах; о скрипящих под ногами лестницах и невидимых пальцах, стучащих в окна; о завываниях и стонах, о лязганье цепей. Были там истории о затонувших кораблях и таинственных монахах в капюшонах, о безголовых всадниках, о клубящемся тумане и ураганах, о призраках-невидимках и привидениях, о вампирах и вурдалаках, о летучих мышах, крысах и пауках, о пропавших мужчинах, которых находили на рассвете, и о женщинах, чьи волосы внезапно становились белыми; о лунатиках, что бродят по ночам, об исчезнувших трупах и семейных проклятиях. Истории становились все более жуткими, безумными и глупыми, и вскоре крики и вопли юношей перешли в сдавленный смех, и все, даже тихая Изобель, стали придумывать новые ужасающие подробности.
Сначала я смотрел на них со снисхождением, меня это даже забавляло. Но постепенно, сидя в комнате, освещенной лишь пламенем камина, и слушая их, я вдруг почувствовал себя каким-то отверженным, словно стал чужаком в их кругу. Я попытался подавить растущее во мне чувство тревоги, сдержать внезапно хлынувший поток воспоминаний.
Это было подобно спорту, веселая и безобидная игра, которой молодые люди развлекаются во время праздника, а также древняя традиция, как правильно заметил Уилл. В происходящем не было ничего вызывающего беспокойство, тревогу или неодобрение. Я не желал прослыть брюзгой, старым, нудным и лишенным воображения человеком, мне самому хотелось поучаствовать в этом действе, которое представлялось мне всего-навсего хорошей забавой. В моей душе разгорелась жестокая битва, я отвернулся от очага, чтобы никто не увидел выражение моего лица, поскольку на нем появились признаки смятения.
А потом, словно подыгрывая пронзительному, как у банши,
[1]
визгу Эдмунда, бревно в камине вспыхнуло и треснуло, взметнуло в воздух вихрь искр и пепла и вдруг погасло. Комната почти полностью погрузилась во мрак. Воцарилась тишина. Я вздрогнул. Мне хотелось встать и снова зажечь свет, увидеть сверкание и блеск разноцветных рождественских игрушек, чтобы пламя в очаге вновь весело запылало, я желал отогнать внезапно охватившие меня холодный озноб и страх, возникший в моей груди. Но я не мог пошевелиться, на мгновение меня словно парализовало, как всегда бывало в подобных случаях. Мною овладело давно забытое и вместе с тем такое знакомое чувство.
А потом Эдмунд сказал:
— Теперь ваша очередь, отчим, — и в тот же миг тишину разорвали настойчивые крики, и даже Эсми присоединилась к ним.
— Нет, нет, — я старался, чтобы мой голос звучал весело. — Ничего не буду рассказывать.
— О, Артур…
— Неужели вы не знаете ни одной истории о привидениях, отчим? Все знают хотя бы одну…
О да-да, я знал! Все это время, что я слушал их безумные, жуткие выдумки, их завывания и стоны, я думал лишь об одном и смог ответить лишь следующее:
— Нет-нет, вы даже не имеете представления, о чем говорите. Все это вздор, фантазии, не более того. Все эти душераздирающие, зловещие истории просто нелепы… смешны. На самом деле все обстоит иначе и намного страшнее.
— Да ладно вам.
— Зачем портить всем настроение?
— Артур!
— Сделайте то, о чем вас просят. Не подведите нас!
Я встал, не в силах больше этого выносить.
— Боюсь, мне придется вас разочаровать, — проговорил я. — Но я не знаю ни одной истории, которую мог бы вам поведать. — С этими словами я быстро покинул комнату, а потом и дом.
Пятнадцать минут спустя я пришел в себя и понял, что нахожусь в зарослях фруктового сада. Я тяжело дышал, а мое сердце бешено стучало. Все это время я пребывал в состоянии крайнего возбуждения и теперь осознавал, что необходимо успокоиться, поэтому сел на обломок старого, покрытого мхом камня и медленно, равномерно задышал. Я глубоко вдыхал, считал до десяти, а потом выдыхал. И повторял это до тех пор, пока напряжение внутри не стало ослабевать, пульс не выровнялся, а мысли не упорядочились. Через некоторое время ко мне вернулось ощущение пространства: надо мной было чистое небо с яркими звездами, воздух был холодным, под ногами хрустела покрытая инеем трава.
Я знал, что в доме у меня за спиной осталась моя семья. Вероятно, сейчас они были в замешательстве, ибо они всегда видели во мне человека уравновешенного, чьи эмоции легко предугадывались. Мои родные, наверное, не могли понять, почему они вызвали у меня явное неодобрение и спровоцировали столь резкое поведение с моей стороны, рассказав несколько глупых историй. Я должен как можно скорее вернуться к ним, исправить ситуацию, попытаться загладить свою вину и восстановить атмосферу радости. Но я понимал, что не смогу объясниться. Нет, я просто постараюсь держаться весело и непринужденно ради моей супруги, но не более того.
