– БЫЛА ее ребенком.
– Ты и сейчас ее ребенок. А она по-прежнему твоя мама.
– Нет. Ее нет.
Слезы подступают к глазам. Я чувствую, какие они жгучие.
– Она существует внутри тебя.
Линн встает и садится на корточки передо мной. Берет меня за руку. Кладет ее на мою грудь. Туда, где находится сердце.
– Она у тебя здесь. И все моменты, когда вы были вместе. Все воспоминания. Все ее объятия. Твое тело их помнит. Твой мозг их помнит. Они хранятся внутри тебя. В сердце.
Я встаю, одним рывком, так что Линн падает назад и садится на пол. Я тороплюсь, очень тороплюсь лечь на пол, чтобы слезы не вытекли из глаз. Я понимаю, что это выглядит очень странно, но мне все равно. Одно дело плакать перед папой, и совсем другое – в ДПП, перед психологом.
Линн удивляется:
– Ой, что случилось?
Мои глаза смотрят перед собой, на потолок. Если моргну, слезы выкатятся. Моргать нельзя.
– Саша, почему ты легла на пол?
Линн пододвигается ко мне и садится рядом. Осторожно гладит по волосам. Я всхлипываю.
– Не хочу плакать. Не хочу постоянно плакать, как мама.
– Послушай. Это не опасно – плакать или грустить. Это бывает опасно, только когда человек остается один на один с грустными мыслями и чувствами. Потому что тогда ему кажется, что проблема неразрешима и что ему всегда будет плохо, что он один во всем мире.
– Я не хочу, чтобы вы думали, что у меня депрессия или что у меня психическое расстройство. Я совершенно нормальная!
– Ну ты даешь, старушка! Нет у тебя никакого психического расстройства! Ты что, боялась, что я так подумаю? Нет ничего странного в том, что ты плачешь. У тебя горе. Ты скучаешь по ней, скучаешь по своей маме.
Тут слезы переполняют мои глаза и выливаются на щеки, они текут по ушам, льются на пыльный пол, оставляя мокрые следы. Я поворачиваюсь на бок, сворачиваюсь калачиком и, рыдая, говорю:
– Я… я больше никогда и никому не скажу «мама».
Из моего горла вырывается странный звук, похожий на вой маленькой собаки, меня начинает колотить. Линн кладет руку на мое плечо, притягивает к себе по слегка запыленному полу и обнимает. Я дрожу всем телом, как будто меня кто-то трясет. Прижимаюсь лицом к плечу Линн, теснее, еще теснее, наверно, Линн от этого больно, мне самой больно, снаружи и внутри, и я не знаю, что делать. Мы сидим так сколько-то минут, мое тело продолжает дрожать, слезы льются ручьем, а Линн говорит:
– Поплачь, моя хорошая, поплачь, малышка Саша, вот так.
И через некоторое время вой прекращается. Потом тело перестает сильно дрожать. Я, всхлипывая, прерывисто дышу. А потом слезы как будто заканчиваются.
Внутри меня пусто и тихо. И нет комка в горле. Он исчез вместе со слезами. Просто исчез. Линн гладит меня по волосам, вокруг тихо и спокойно. Я сажусь. Вижу, как Линн тоже поднимается и садится. Не уверена, но похоже, она тоже плакала. Ее футболка потемнела на плече от моих слез. Образовалось большое пятно. Похожее на дерево. Ствол и пышное облако кроны. Мама любила лес.
Я киваю на пятно:
– Извините.
– Да господи, ничего страшного!
Она протягивает мне носовой платок, я вытираю слезы и сморкаюсь. Линн тоже берет бумажную салфетку и вытирает под глазами. Потом говорит:
– Слезы – это самая чистая жидкость из всех, которые есть в человеческом организме.
– Да?
– Сама подумай: пот, кровь, моча, сопли – что чище?
– В таком случае вам повезло, что я не стала пи`сать, как сначала собиралась.
Линн фыркает. Тихонько. Носом. Я тоже фыркаю. Она еще раз. Я вижу по ее глазам, что ей хочется засмеяться, но она сдерживается. Глаза сощурены, голова втянута в плечи. Я чувствую, как меня разбирает смех. И тут мы одновременно начинаем хохотать. Громко. Хохочем и не можем остановиться. И когда уже кажется, что вот сейчас остановимся, мы встречаемся друг с другом взглядами и снова начинаем хохотать. Проходит несколько минут, прежде чем мы успокаиваемся.
– Ты такая смешная, Саша!
– Правда? Вы так думаете?
Мои щеки зарделись от этих слов.
– Да! У тебя быстрая реакция и острый ум.
– Я буду стендапером! Я говорила?
– Нет, никогда. Ты говорила только о том, как тебе нравится хоровое пение…
Я смущенно улыбаюсь.
– Это я просто так сказала…
– Я так и думала.
Линн тихонько толкает меня в бок.
– Если хотите, я могу показать вам свою программу в следующий раз. Это только так говорится «программа», а на самом деле она занимает всего три минуты.
– Еще бы! Конечно, хочу!
Линн провожает меня до комнаты ожидания и обнимает на прощание. Уже в дверях я вдруг останавливаюсь. Чтобы спросить кое о чем.
– Линн?
– Да?
– Ты тоже плакала?
– Да.
– Ты всегда плачешь со своими пациентами?
– Я бы не сказала, что всегда, но, когда меня что-то особенно трогает, случается, что к глазам подступают слезы. Но при этом я редко ложусь на пол.
Линн улыбается. Я тоже.
Линн осторожно спрашивает:
– Тебя это встревожило?
– Да нет, все в порядке.
– Слава богу.
Я говорю:
– Давайте в следующий раз смеяться, когда будем лежать на полу. Для разнообразия.
– Или и то и другое. Понемножку, – отвечает Линн, и я киваю.
Take me home
Майским субботним утром я просыпаюсь от того, что папа одним рывком поднимает штору. Солнечный свет режет мне глаза, как лазерный меч.
Я кричу:
– Нет! Опусти штору!
Я отворачиваюсь и натягиваю одеяло на голову. Я чувствую себя ужасно уставшей.
– Саша, дорогая, мы отправляемся в поездку. За город.
– Спасибо, нет.
– Спасибо, да. Я взял напрокат машину!
Он садится на кровать и приподнимает одеяло. Щекочет мою шею.
– Зачем? Мне нравится в городе.
– Я решил устроить пикник. Тебя не соблазнят свежее сладкое манго? домашние булочки с корицей? бутерброды с ореховым маслом и джемом? Разве плохо? А? А? А?
Он щекочет меня подмышками, и я натужно смеюсь.
– Давай съедим все это дома. На балконе.
– Но Саша! Встряхнись! Ведь хорошо выехать на природу. Погулять в лесу. Устроить пикник на уютной поляне.
