Я поднимаю уголки рта, делаю широкую улыбку, как у котенка на моей майке, и бегу к сцене мимо рядов стульев. По дороге ловлю папин взгляд. Папа в шоке. Он сидит с открытым ртом и выпученными глазами. Осси громко смеется и толкает его в бок. Я вскакиваю на сцену, разгоряченная конферансье обнимает меня и поправляет микрофон.
– Всем привет!
Удивительно, как громко звучит мой голос из динамиков.
Тишина, слышно только тихое мычание человека-коровы. Мысли беспорядочно толкутся в моей голове. Поддержать, как советовал Хенрик, тему конферансье о том, что я ребенок? Или начать с моего внешнего вида? Но я не опробовала шутку про бритую Барби на кроликах. Я стараюсь выиграть время.
– Как дела?
Мой голос дрожит в микрофоне и отдается эхом по всему помещению.
– Хорошо!
Это в ответ кричат несколько голосов, и я узнаю среди них голос Осси. Я не различаю людей – яркие прожекторы слепят глаза, вижу только неясные очертания голов. Сколько тут человек? Пятьдесят? Сто? Не знаю.
Я замираю. Мысли, как серебряные стрелы, проносятся в голове. Сердце стучит. Его удары отзываются в ушах. Ладони вспотели. Похоже, кровь в жилах потекла вспять.
Я вспоминаю, как однажды мы ехали на машине в кромешной тьме. Дело было вечером. Никаких фонарей вдоль дороги. Вдруг из темного леса на середину автотрассы вышел олень. Папа ударил по тормозам, мама закричала. Олень не двинулся с места.
Машина летит на него на большой скорости. Я ору: «Уходи с дороги!» Нам удалось остановиться в паре дециметров от этого изваяния, и я увидела его большие испуганные глаза. Свет фар его будто загипнотизировал. Сейчас я чувствую себя как тот испуганный олень, загипнотизированная светом прожекторов. Кровь пульсирует в висках. Может, я умираю?
Вдруг до меня доносится какой-то звук. Кто-то свистит. Это Марта! Она засунула два пальца в рот и громко свистит. Я никогда не слышала такого пронзительного свиста.
Потом я слышу, как она кричит:
– Давай, Саша!
Я будто проснулась. Как в конце концов встрепенулся и тот олень. Я смотрю в зал. К черту шутку про прическу. Тем более что сейчас она выглядит почти нормальной. Почти. Я улыбаюсь.
– Ну вот. Я пришла сюда на своих двоих. Издалека, из Гетеборга.
Я делаю короткую паузу и продолжаю:
– Если б вы знали, как у меня устали руки!
Кое-где раздается смех. Осси смеется громче всех.
– Вчера я ела мое любимое блюдо. Большинство детей любят блинчики, но только не я! Мое любимое блюдо – это рис с кетчупом. Очень рекомендую. Нет ничего вкуснее риса с кетчупом, когда с голодухи можешь съесть целый пуд любой дряни!
Снова раздается смех, громкий смех! Человек-корова довольно мычит.
– Я только что вам немножко соврала, sorry, я сюда не пришла, а приехала на метро. И на станции Медбургарплатсен, ну знаете, у парка Бьернс Трэдгорд, на эскалаторе висит такое оранжевое объявление: «Эскалатор не работает, ремонт». Но штука в том, что эскалатор не может «не работать», вам это никогда не приходило в голову? Он может просто превратиться… в обычную лестницу! Написали бы лучше «Эскалатор временно работает лестницей».
Смеются больше и громче! Я приободряюсь и решаюсь сделать пару шагов по сцене.
– Как раз перед тем как выйти на сцену, я выпила стакан кока-колы.
Тут я вспоминаю совет Хенрика и для большего эффекта держу паузу.
– Дело в том, что кто-то положил в него ломтик лайма. Смотрю, он не тонет в стакане. Это ОЧЕНЬ важно. Согласны? Если я окажусь на тонущем корабле, то сразу схвачусь за лайм.
Публика взрывается жутко громким хохотом, который не затихает несколько секунд. На самом деле это долго, особенно если мычишь, как корова.
– Представьте, если бы об этом знали на «Титанике».
Хохочут еще громче! И я слышу, слышу, как смеется папа! Да, я различаю папин смех, я так его люблю! Я смотрю на папу. Мои глаза уже привыкли к яркому свету, и я хорошо вижу папино лицо. На нем широкая улыбка, и нет никаких скорбных морщинок, только морщинки от смеха.
– Представьте себе: я собираюсь покататься на водных лыжах без спасательного жилета, ко мне подходит папа… да, мой папа, он, кстати, здесь…
Я показываю на папу в зале. Все головы поворачиваются к нему. Кто-то похлопывает его по плечу. Осси теребит по щеке. А папа сидит гордый и довольный, его лицо сияет ярче прожекторов. А я продолжаю:
– Так вот, он подходит ко мне и кричит: «Саша, что ты делаешь?» А я, такая, улыбаюсь и спокойненько достаю хитроумно припрятанный в купальнике лайм!
Потом я рассказываю шутки про пончик, про водолазку и про соседа, который стучит в стену.
Народ громко и долго хохочет, и так заразительно, что я тоже начинаю смеяться и никак не могу остановиться, и от этого публика хохочет еще сильнее. Я знаю, что нельзя смеяться собственным шуткам, но ничего не могу с собой поделать. Веселые пузырьки кружат внутри меня и вырываются наружу. Я чувствую себя непобедимой, мне хорошо как никогда.
Я как будто во сне. Публика аплодирует. Громко, так что, кажется, сейчас обвалится потолок. Потом все встают, один за другим. Я улыбаюсь, я смеюсь и низко кланяюсь до пола. Кто-то пронзительно свистит от восторга, кто-то просто кричит. Я слышу, как Марта выкрикивает «Саша! Саша! Саша!» и подпрыгивает так, что ее светлые локоны подскакивают на плечах, вижу глаза папы без очков и Осси с его прической как у Элвиса. Они хлопают так сильно, что, наверно, отобьют себе ладони. Конферансье выходит на сцену, снимает бейсболку и говорит, нет, кричит:
– Снимаю шляпу перед Сашей Рейн! Сегодня вечером мы присутствуем при рождении ЗВЕЗДЫ!
А я не иду, я лечу по сцене и прыгаю вниз прямо в папины объятия, точно так, как делала это в бассейне, когда была маленькой. А папа ловит меня и кружит, точно так, как раньше. И Хенрик, вдруг оказавшийся около нас, ободряюще похлопывает меня по спине и говорит: «Well done
[36], правда, well done!», а Марта говорит, что я, типа, самый смешной комик в Швеции. Я, конечно, понимаю, что она необъективна, но обожаю ее за то, что она так сказала. Марта дарит мне мягкую игрушку, белую собачку, которую можно прицепить к связке ключей. Игрушка ужасно пушистая, даже пушистее Вафельки. Осси не может спокойно стоять на месте, он прыгает с одной ноги на другую и говорит, что ему чуть голову не снесло от восторга, что он чуть не УМЕР от смеха, чуть не свалился со стула, так его распирала гордость за меня, и вообще, сегодня он забыл кое-что принести, но теперь окончательно решил подарить мне одну из своих электрогитар – у него же их целых пять. Не знаю, он действительно собирается подарить мне гитару или просто вошел в раж, но какая разница, сейчас это не имеет значения.
Наконец папа опускает меня на пол и качает головой:
